К СЛОВУ ОБ АНГЕЛАХ. Часть вторая.

Короче, вот оно.
Я его перевела.
Текст, как я уже говорила, странненький. Текст, наверное, "для внутреннего использования". Текст, боюсь, очень мой.
Я уверена, что откликнется он далеко не всем.
И тем не менее, я его вывешу.В конце концов, мои Сказки тоже имеют право на существование... наверное.
Опять-таки - если есть возможность - читайте на украинском.
Ну, всё. Поехали.

К СЛОВУ ОБ АНГЕЛАХ
Фандом: "Шерлок ВВС"
Персонажи: Джон Уотсон, Шерлок Холмс, Майкрофт Холмс, Китти Райли, Молли Хупер и другие
Таймлайн: пост-Рейхенбах, и я знаю, о чем вы сейчас подумали
Категория: джен
Жанр: драма
Дисклеймер: ничего себе, все мальчикам с Бейкер-стрит
Саммари: иногда пребывание "на стороне ангелов" может быть не слишком-то полезным для окружающих. А вернуться - не проблема, если есть куда и к кому.

Часть первая тут.

Часть вторая. Теперь.

* - *
Впечатление от разговора с Майкрофтом остается странное, хотя Джон, как ни пытается, не может сообразить, что именно его смутило.
Казалось бы, все как всегда - непроницаемость, ироничное высокомерие и неизменный зонтик, прислоненный к спинке кресла; цепкий холодноватый взгляд, манерный, обманчиво-тихий голос и извечное два пишем, пять в уме...
Но...
Что-то не так.
Что-то-не-так.
Наверное, если бы подобное предположение не было полным абсурдом, Джон решил бы, что великому и ужасному Майкрофту Холмсу было очень и очень не по себе все время их беседы.
А собственно... на кой черт она вообще была, эта беседа? Ведь не для того же, чтобы цитировать Киплинга и предлагать ему поехать в Рим?.. Тем более, что за весь этот год, с момента Джонового переезда с Бейкер-стрит до сегодняшнего дня, виделись они только раз... и вспоминать о той их встрече Уотсону не хочется. Достаточно того, что с нынешним светским разговором о литературе и Риме она не вязалась никак - ни тоном, ни содержанием. А значит...
...Значит, Майкрофту что-то было от него... необходимо?
Эта мысль заставляет замереть прямо посреди тротуара, чуть не сбив с ног какого-то случайного прохожего. Но уже через мгновение пальцы, судорожно сжавшие было трость, слабеют.
Да ладно.
Да ладно... ты что, всерьез считаешь, что ему может быть что-то нужно - от тебя?
Тем более - теперь, когда между вами не осталось ничего - никого - общего?
Ты действительно веришь в то, что ты до сих пор являешься частью каких-то его планов? ..
Нехилое у тебя самомнение, доктор.
Вздор, решительно говорит сам себе Джон Уотсон и вскидывает руку, останавливая такси. Вздор, не стоит даже того, чтобы о нем думать - тем более, что думать и без того есть, о чем. На работе ждет отчетность за последний месяц, за которую он еще и не брался, вечером, перед тем как ехать на дежурство, надо будет заскочить в супермаркет за продуктами, потому что холодильник дома пустой, а через две недели завершается срок аренды квартиры и необходимо сегодня-завтра определиться, оставлять ее за собой, или искать что-то другое, чтобы окончательно перевернуть предыдущую страницу своей жизни... по примеру бывшей домовладелицы.
О том, что она собирается вновь сдавать квартиру на Бейкер-стрит 221В, Уотсон узнает накануне из телефонного разговора. «Джон, дорогой, я долго думала и никак не могла решиться, но...» - голос миссис Хадсон звучит несколько напряженно, она начинает было говорить еще что-то, о «проклятой дороговизне» и пенсии, которая не успевает за ценами, и чертовом бедре, которому не помогают «травки» - но Джон решительно уверяет ее, что он все прекрасно понимает, давно пора, и вообще, у него и в мыслях не было, что она должна превратить квартиру в музей. Голос в трубке оживает - похоже, она действительно переживала, как он воспримет новость - а потом бывшая домовладелица смущенно спрашивает, не сможет ли он заскочить к ней на днях - ведь несколько коробок с Шерлоковыми пожитками так и остались стоять в спальне. «Все те химические штуковины я отдала в школу, кое-что Майкрофт забрал, но есть еще папки с какими-то документами и бумаги... Я подумала - вдруг что-то важное, - а тебе же лучше знать, я в этих ваших делах не разбираюсь» - похоже, на его согласие она не слишком-то рассчитывает, поэтому, когда Джон обещает подъехать прямо завтра утром, воспользовавшись тем, что его дежурство приходится на ночную смену, начинает благодарить и обещает накормить его «вкусненьким пирогом».
Рано утром, впрочем, на Бейкер-стрит выбраться не удается - вместо того знакомый до зубовного скрежета «ягуар» отвозит его в «Диоген». Впрочем, может это и к лучшему – давно пора закончить со всем этим одним махом. И, кстати, самое время начать подыскивать новую квартиру - хватит с него Майкрофтовой благотворительности...

@темы: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, фанфик

---

Дещо про янголів. Частина друга + епілог

Фандом: "Шерлок ВВС"
Персонажі: Джон Уотсон, Шерлок Холмс, Майкрофт Холмс, Кітті Райлі, Моллі Хупер та інші
Таймлайн: пост-Рейхенбах і я знаю, що ви зараз подумали
Категорія: джен
Жанр: драма, дяченківщина
Дісклеймер: нічого собі, все хлопчикам із Бейкер-стріт
Саммарі: іноді перебування "на боці янголів" може бути надто шкідливим для оточуючих. А повернутися - не проблема, якщо є, куди й до кого.


Частина перша тут.

Частина друга. Тепер.

*-*
Враження від розмови з Майкрофтом лишається дивне, хоча Джон, як не намагається, не може зрозуміти, що саме його збентежило.
Здавалося б, все як завжди – непроникність, іронічна зверхність і незмінна парасолька, прихилена до бильця крісла; чіпкий холоднуватий погляд, манірний, оманливо-тихий голос і одвічне два пишемо, п’ять на думці...
Але…
Щось не так.
Щось достеменно не так.
Напевне, якби саме подібне припущення не було повним абсурдом, Джон зважив би, що великий і жахливий Майкрофт Холмс страшенно нервував увесь час їхньої зустрічі.
А власне… на біса вона взагалі була, ця зустріч? Авжеж, не для того, аби цитувати Кіплінга і пропонувати йому поїхати до Риму?.. Тим паче, що за весь цей рік, з моменту Джонового переїзду з Бейкер-стріт аж до сьогодні, бачилися вони лишень раз… і згадувати про ту їхню розмову Уотсону не хочеться. Досить того, що до нинішньої світської бесіди про літературу і Рим вона жодним чином не трафила – ані тоном, ані змістом. А отже…
…отже, Майкрофтові щось було від нього… треба?
Ця думка змушує завмерти просто посеред тротуару, мало не збивши з ніг якогось випадкового перехожого. Але вже за мить пальці, що судомно стиснули були ціпок, розпружує.
На Бога.
На Бога, ти що, дійсно вважаєш, що йому може бути потрібно щось – від тебе?
Тим паче – тепер, коли між вами не лишилося нічого – нікого – спільного?
Ти всерйоз віриш в те, що ти досі є частиною якихось його планів?..
Незлецька у тебе самовпевненість, докторе.
Бридня, рішучо каже сам собі Джон Уотсон і скидає руку, зупиняючи таксі. Бридня, яка не варта навіть того, аби про неї думати – тим паче, що думати і без того є, про що – на роботі чекає звітність за останній місяць, до якої він ще і не брався, ввечері, перед роботою, треба буде заїхати до супермаркету за продуктами, бо холодильник вдома порожній, а за два тижні завершується строк оренди квартири і необхідно сьогодні-завтра визначитися, залишати її за собою, а чи шукати щось інше, аби остаточно перегорнути попередню сторінку власного життя… як от колишня домовласниця.
Про те, що вона збирається знов здавати квартиру на Бейкер-стріт 221В, Уотсон дізнається напередодні з телефонної розмови. «Джоне, любчику, я довго думала і все не могла зважитися, але…» - голос у місіс Хадсон звучить дещо нервово; вона заходиться було казати ще щось, про «кляту дорожнечу» і пенсію, яка не встигає за цінами, і бісове стегно, якому вже не допомагають «зіллячка» - але Джон рішучо запевняє її, що він усе прекрасно розуміє, давно вже час, і взагалі, у нього й на гадці не було, що вона має перетворити квартиру на музей. Голос у слухавці жвавішає – схоже, вона й дійсно переймалася тим, як він сприйме її звістку – а потім колишня домовласниця зніяковіло питається, чи не зможе він, бува, підскочити до неї днями – адже декілька коробок з Шерлоковим манаттям так і лишилися стояти в його спальні. «Всі ті хімічні штукенції я повіддавала до школи, дещо Майкрофт забрав, але є ще теки з якимись документами і папери… Я подумала - раптом щось важливе?- а тобі ж видніше, я в тих ваших справах не розуміюся»- схоже, на його згоду вона не вельми сподівається, то ж, коли Джон обіцяє під’їхати вже завтра зранку, скориставшись тим, що його чергування припадає на нічну зміну, заходиться дякувати і обіцяє нагодувати його «смачненьким пирогом».
Зовсім зранку, втім, на Бейкер-стріт вибратися не вдається – замість того знайомий «ягуар» відвозить його до «Діогена». Втім, може це й на краще – ліпше завершити з цим усім одним махом. І почати підшуковувати нову квартиру– досить із нього Майкрофтового доброчинства…

Далі в коментарях




 

запись создана: 14.03.2013 в 11:18

---

К слову об ангелах

Словом, русскоязычная версия.
Но.
Для меня-обывателя русский-родной.
Для меня-писателя родной - украинский.
Нет, не спрашивайте, как это возможно.
Диглоссия, билингвизм - черт его знает.
Следовательно, переводя "Ангелов" - я их переводила с родного на неродной.
Если есть возможность, если вы знаете язык - читайте на украинском, словом.
Если же нет...
Я честно старалась).

И еще.
Это есть - и будет - очень странненький текст. Ни в коем случае не для "общего пользования", это раз. Два - очень "джоноцентричный" и в первой части, которая вообще о Джоне исключительно, и во второй, которая сейчас пишется, и которая о Шерлоке и о Джоне, но о Джоне все-таки немножко больше.
Ни на какие лавры, как водится, не претендую - я не фикрайтер ни разу, я рассказываю Сказки о персонажах так, как я их, персонажей, чувствую.


К СЛОВУ ОБ АНГЕЛАХ
Фандом: "Шерлок ВВС"
Персонажи: Джон Уотсон, Шерлок Холмс, Майкрофт Холмс, Китти Райли, Молли Хупер и другие
Таймлайн: пост-Рейхенбах, и я знаю, о чем вы сейчас подумали
Категория: джен
Жанр: драма
Дисклеймер: ничего себе, все мальчикам с Бейкер-стрит
Саммари: иногда пребывание "на стороне ангелов" может быть не слишком-то полезным для окружающих. А вернуться - не проблема, если есть куда и к кому.

пролог и часть первая здесь и в комментариях

Пролог.

Лицо хозяина кабинета - бесстрастная маска неведомого древнего божества. В голосе усталость.
- Послушайте, Джон... Дальше так продолжаться не может. Вы же понимаете, о чем я? - Майкрофт Холмс делает паузу; выжидательно глядит на человека, сидящего в кресле напротив - тщетно, потому что тот никак не реагирует на его слова; более того, Майкрофт вообще не уверен, что его слышат. Скрипнув зубами, он продолжает:
- Поверьте, я крайне признателен вам за все те усилия, которые вы прилагаете, чтобы... ммм... обелить память моего покойного брата и очень ценю ваше... рвение... Но мне кажется, что с этим пора заканчивать. Все-таки уже год прошел. Вы не можете всю оставшуюся жизнь посвятить тому, чтобы воевать с целым миром за доброе имя человека, которого уже нет?
Джон Уотсон по-прежнему молчит, и, глядя на ставшую куда более заметной седину в волосах и смертно стиснутые губы, Майкрофт с внезапной, острой, словно зубная боль, тоской, понимает - может.
Этот - может.
Всю жизнь.
Со всем миром.
Точка.
От этого откровения у Майкрофта мутится в голове - судорожно сжав кулак, так, что впиваются в ладонь ногти, он мысленно зарекается еще когда-нибудь идти на поводу у мерзкого мальчишки. Ведь сколько паршивцу было тогда предложено вариантов, куда менее, хм, травматичных и для него самого, и для немногих близких ему людей... так нет ведь, того зациклило на чертовой крыше чертового Бартса. Дескать, так будет правдоподобнее...
Что ж, думает Майкрофт Холмс, глядя на Джона Уотсона. Что ж, получилось даже чересчур правдоподобно.
Старший брат еще раз обещает себе задать младшему основательную трепку при первом удобном случае - и вновь натягивает на лицо осточертевшую маску бестрепетного и сдержанного Британского Правительства.
-Джон, по-моему, вам стоит сменить обстановку, - говорит он, тихо ненавидя себя самого за невыносимо-искренний, сочувственно-доверительный тон. - Как вы смотрите на то, чтобы провести месяц-другой... ну, скажем, в Италии? Вы же любите Рим. Я видел фотографии в блоге. О Гарри не беспокойтесь, я присмотрю за вашей сестрой, и...
-Так же, как за своим братом? - спрашивает Джон негромко.
Майкрофт, поперхнувшись, умолкает.
Несколько секунд тишины повисают между ними невидимыми ниточками-паутинками.
-Простите, - говорит Уотсон наконец с безукоризненной неживой вежливостью, и в глазах его - то самое стылое дождевое небо того самого трижды проклятого дня, когда все пошло наперекосяк. - Простите, мне не следовало этого говорить. В конце концов, это меня не оказалось рядом. Это я не смог защитить его.
Майкрофт жмурится на секунду, чтобы не видеть этого жуткого в своей опустошенности лица - и, пытаясь совладать с собой, не без злорадства гадает, кто и как будет защищать поганца от самого Джона, когда вся эта бредовая ситуация наконец-то завершится.
-Зачем вы пригласили меня на эту встречу, мистер Холмс? - спрашивает между тем невероятный, прекрасный, фантастический Джон Уотсон, и Майкрофт не выдерживает.
-Мистеру Холмсу хотелось вас увидеть, - отвечает старательно-в-тон (ну, догадайся же, давай!! Давай же!!!). - Вы, все-таки, были друзьями.
Взгляд доктора утрачивает замкнутую отрешенность, и Майкрофт внутренне подбирается (понял? ты понял, да? ну же!!!) - но в следующий миг Джон Уотсон поднимается, неловко качнувшись, тянется за прислоненной к поручню кресла тростью и молча направляется к выходу. Неуклюжая походка и прямая как палка неживая спина - дикое, мучительное сочетание, заставляющее не склонного к сантиментам Майкрофта прикусить губу.
Госсссподи.
-Вот уж действительно, "до эшафота и после"... - говорит он словно про себя.
Джон замирает - за шаг от дверей.
-Вы о чем? - спрашивает, не оборачиваясь.
-О Киплинге. Не самый талантливый поэт, но у него есть изумительно верные вещи. Вам не попадалась его притча о Тысячном?...
Уотсон выходит, не обернувшись.
Какое-то время Майкрофт глядит ему вслед. Головокружение превращается в удушливую муть, подступающую к самому горлу; Майкрофт с внезапным злым интересом гадает, что случится, если его-таки хватит сердечный приступ - вот прямо на этом самом месте. Кому тогда будет мотать нервы этот...
Он тяжело поднимается, подходит к стене и нажимает на ничем не примечательную завитушку на резной панели.
Часть стены бесшумно отъезжает в сторону, открывая потайную дверь, о которой едва ли известно кому бы то ни было, кроме самого хозяина кабинета и...
...Крохотная комнатушка - в ней даже мебели нет, кроме стола, двух стульев и сейфа. А еще - в ней есть окно.
И у окна этого - спиной к двери - человек.
- И к чему были все эти прозрачные намеки? - интересуется Шерлок Холмс, не удостаивая вошедшего взглядом.
- Читай Киплинга... - советует старший брат устало, тяжело опускается на стул и роняет руки. Глаза пекут, словно в них швырнули пригоршню песка, а в придачу ужасно печет в груди слева.
- Делать мне больше нечего, - фыркает Шерлок, по-прежнему напряженно высматривая что-то на улице. - Ты убедил его завязывать с крестовым походом? В ближайшую неделю ему совсем ни к чему привлекать к себе излишнее внимание...
Майкрофт вскидывает голову, недобро сузив глаза... но ответить не успевает. Младший брат резко подается вперед, по-мальчишечьи прилипает носом и пятернями к стеклу; весь - стремительный и безудержный порыв - ближе, жадная изголодавшаяся тоска, жажда не-одиночества...
Ему-не-все-равно, понимает Майкрофт, ощущая, как отступает мутная удушливая дурнота. Он дурак, он идиот, он эгоистичный вредный мальчишка... но ему не все равно.
И никогда не было все равно.
Слава тебе, Господи.
-Почему он снова хромает? - спрашивает Шерлок Холмс напряженно, провожая взглядом невысокую фигуру, которая вскоре исчезает за поворотом. - Что с ним случилось, черт подери?!
Какой же он все-таки... балбес, думает старший брат с насмешливой нежностью.
-Не "что", а "кто", - поправляет, глядя на взлохмаченный затылок. - Ты, Шерлок. С ним случился ты.

 

Часть первая. Тогда.

*-*
Похороны Джон не помнит.
Похороны выветрились у него из памяти подчистую - остались лишь одиночные фрагменты - мгновенными вспышками стоп-кадров, отпечатками на внутренней стороне век.
... дрожащие руки и старомодная траурная шляпка миссис Хадсон....
...поникшие плечи Молли, которая бережно придерживает квартирную хозяйку под локоть...
...лицо Лестрейда, похожее на скомканный лист серой бумаги...
...желтый, неожиданно-осенний среди кромешного лета листок на крышке закрытого гроба...
Но это же не все?..
Разумеется, не все.
Например, есть еще Гарри. Встревоженная и растерянная, а потому - колкая и неуместно громкая. Заботливая и любящая, хотя и непутевая сестра, вдруг вспомнившая, что у нее есть брат, который на четыре года младше. Она не отходит от него ни на шаг, цепко и настороженно отслеживает каждое движение, снова и снова порывается встревожено заглядывать в глаза - как ты? держишься?..
Разумеется, он держится. Что ему еще остается?
...Ближе к вечеру в первый же день-после миссис Хадсон сваливает гипертонический криз, и именно Джону приходится вызывать "скорую", а пока медики едут, делать инъекцию Ренитека, невесть откуда взявшегося в домашней аптечке, и сидеть рядом, держа за руку, с трудом выдавливая из сведенного не проходящей судорогой горла что-то профессионально-ласковое и успокаивающее. Все хорошо, все хорошо, всебудетхорошо - снова и снова, не слыша себя, и слова теряют смысл и содержание; молодой врач из бригады, прибывшей на вызов, заглянув Джону в лицо, настойчиво предлагает измерить давление и ему и оставляет на столе какие-то таблетки со смутно знакомым нехорошим названием. От тонометра удается отделаться, а капсулы Уотсон небрежно забрасывает в ящик - времени на них нет. Так же, впрочем, как и на сон. Ночь Джон проводит в гостиной опустевшей квартиры - словно окаменев в кресле, пристально и бездумно смотрит в темноту. Он ждет - сам не зная, чего. Телефонного звонка? Звука входящего смс? Скрежета поворачиваемого в замке ключа?
А уже на следующее утро на Бейкер-стрит 221В появляется Грегори Лестрейд и, виновато пряча взгляд, просит поехать с ним - "Джон, я понимаю, что сейчас не время и ты не в том состоянии, но у них есть к тебе несколько вопросов"; Уотсон молча кивает - проклятое горло! - и идет переодеваться, старательно не замечая ужаса в Лестрейдовых глазах.
... У дверей инспектор почему-то придерживает его за рукав - "Подожди-ка!" - и выходит первым; Джон не придает этому никакого значения, пока, едва только он ступает на крыльцо, мир не взрывается вспышками бесчисленных фотокамер. Свет режет глаза; Уотсон отшатывается, споткнувшись о порог, и чуть не падает, но сильные пальцы Лестрейда больно удерживают за плечо. Жадные шипы микрофонов тянутся к ним со всех сторон, чужие голоса сливаются в сплошной монотонный гул; окончательно потеряв способность ориентироваться в пространстве, Джон послушно повинуется спасительной руке инспектора и позволяет фактически запихнуть себе в старенький "седан".
В участке он молчит, ничего не подтверждая и не опровергая. Зрение чуть мутится; окружающие цвета кажутся слишком яркими, а все контуры всех предметов наоборот точно подернуты тусклой дымкой; типичная симптоматика сотрясения, констатирует Уотсон краем сознания, но ничего, кроме равнодушия, по этому поводу не испытывает. Смутно знакомые люди задают какие-то непонятные и неуместные сейчас вопросы, суют ему едва ли не в лицо какие-то бумаги, требуя прочитать и поставить подпись, а Джон так же сосредоточенно смотрит прямо перед собой и ждет, пока все это закончится.
Наконец рядом с ним вновь оказывается Лестрейд, встревожено заглядывает Джону в глаза - и из кромешного белого шума всплывают слова «чертовы кретины», «скорая» и «сию секунду!». Это заставляет сосредоточиться; Уотсон с трудом разжимает губы и сообщает, что никакой скорой не надо, а следует просто отвезти его обратно на Бейкер-стрит, и, желательно, как можно скорее. Да, под его собственную ответственность, он сам врач и ему прекрасно известно... На этом словарный и кислородный запасы как-то одновременно заканчиваются, и окружающий мир снова тонет в удушливой мути - чтобы в следующий раз войти в фокус уже в день похорон.
... ты как? держишься?..
Идиотский вопрос. Как будто у него есть выбор.

 

*-*
Выбора действительно нет.
Зато - есть стекло. Непроницаемое стекло, невидимая преграда между ним и реальностью, которая окончательно сошла с ума. Оставаться под этим защитным куполом - единственная возможность выжить, когда в мире вдруг заканчивается кислород.
Этого-не-может-быть-потому-что-этого-не-может-быть.
Пока священник заученно талдычит что-то о прахе к праху и Царстве Божием, и стекло вибрирует в такт его словам, Джон старательно думает о том, что Молли так и не научилась краситься, а миссис Хадсон стоило остаться в больнице еще минимум на несколько дней - с высоким давлением, между прочим, не шутят, тем более в ее возрасте. Затем гроб начинают опускать в могилу, и по спасительной стене стремительно и безнадежно расползаются уродливые трещины, она покрывается ими, будто инеем - тревога! тревога! разгерметизация! -
В следующее мгновение Джон Уотсон видит Майкрофта Холмса.
... Разгермети ...
Стекло разлетается вдребезги.
... Уровень опасности ...
Стеклянная крошка в глазах и в легких; стеклянные осколки режут лицо и руки; стеклянная игла вонзается в грудь куда-то между ребрами. Мир рассыпается фрагментами детского калейдоскопа, одновременно сворачиваясь в точку - в две точки - гроб в черной яме и высокую фигуру у черного "ягуара".
-Джон, мне жаль.
-Бога ради ..
-Скажите ему об этом.
Ему - кому?
Что стоят любые слова - теперь?
Джон смотрит в похожее на лезвие ножа лицо человека, который останавливается напротив него, и не чувствует ничего, ни ненависти, ни отвращения - только осколок в груди слева терзает все безудержней, пульсирует жгучей болью.
-Джон, я все понимаю. Я знаю, что вам тяжело меня видеть. Но возьмите это, хорошо?
Невзрачный, не слишком-то новой модели телефон на Майкрофтовой ладони кажется явлением чужеродным. Джон ни совершает ни малейшего поползновения, чтобы принять странный подарок, и в конце концов тонкие ухоженные пальцы просто опускают мобильник в карман его куртки.
-Я настоятельно прошу вас с ним не расставаться. Мой номер забит в быстрый набор на клавише "1". Если вам что-то нужно, звоните в любое время. И еще кое-что ... - секундная пауза, странная тень на дне светлых глаз. - Джон, мне действительно очень жаль.

 

Стеклянная игла в груди.
Невыносимо.

 

*-*
Смс приходит, едва лишь "ягуар" медленно, напоминая не благородного представителя семейства кошачьих, а сытого крокодила, выползает за кладбищенскую ограду.
В Лондоне десять, следовательно, в Мехико четыре утра. Кому-то не спится?..
Номер, разумеется, незнакомый.
Подписи, как и положено, нет.

"Как он?"

Единственный пассажир роскошного авто кривит губы в недоброй улыбке.

"Жив-здоров. Передает привет. Что-то еще?"

Отправляя сообщение, он не рассчитывает на ответ. По крайней мере, не на тот, который приходит через несколько секунд.

"Присмотри за ним".

И - вдогонку, пока Майкрофт, не веря собственным глазам (кто ты и что сделал с моим братом?), смотрит на дисплей:

"Пожалуйста".

*-*
Журналисты безотлучно торчат под дверями около двух недель; все это время продукты и все необходимое на Бейкер-стрит 221-В ежеутренне привозят двое молчаливых молодых людей с невыразительными лицами. Деньги они брать отказываются ("Все оплачено" и каждый раз спрашивают, не заехать ли в аптеку.
Миссис Хадсон часто плачет и плохо спит. Джон вручает их неразговорчивым помощникам список из нескольких легких успокоительных - из числа тех, которые можно купить без медицинского назначения, - однако же, вскоре те привозят препараты куда более эффективные и дорогие и, вне всякого сомнения, рецептурные. В то же время не невзрачный телефон приходит смс, заставляющее Джона поморщиться.

"Никаких глупостей, правда, доктор?"

Разумеется, никаких. Ему нужна ясная голова.
Ему нужна ясная голова, чтобы понять, как Шерлок выжил.

 

*-*
...На исходе второй недели журналистская осада наконец-то подходит к завершению. Теперь на улицу можно выходить совершенно беспрепятственно.
Джона улица не интересует. Он не хочет тратить на нее время.
Через несколько дней на Бейкер-стрит наведывается Лестрейд - чтобы сдавленным от отвращения и горечи, каким-то не своим голосом сообщить, что дело фактически завершено, смерть Ричарда Брука, чье мертвое тело было найдено на крыше Бартса, эксперты признали самоубийством, а Салли Донован получила повышение и сейчас на больничном. По слухам нервный срыв.
Джону не до всего этого дела.
Ему нет дела до следствия, и до того, под каким именем похоронят эту тварь, и тем более ему абсолютно наплевать на весьма сомнительные угрызения совести уже-не-сержанта Донован. Он смотрит на инспектора, который, не в силах усидеть в кресле, нервно меряет шагами гостиную - и не знает, что сказать. Не знает, какой именно реакции от него ждут. А потому - сдержанно благодарит за информацию, кивает в ответ на очередное, которое уже по счету "держишься?" - и идет к себе наверх. Успев, впрочем, перехватить встревоженный взгляд, которым у него за спиной обмениваются Грег и миссис Хадсон.
Они что, считают, будто он ..?
Ну и ладно....

*-*
Пожалуйста...
Ему необходима подсказка.
Хоть какая-нибудь.
Ничтожная, крошечная зацепка, что-то, что могло бы стать отправной точкой...
Смс или звонок с неизвестного номера, e-mail, присланный с одноразового почтового ящика, новое граффити на стене дома напротив...
Что-то.
Стеклянная игла в груди, которая уже несколько дней не давала о себе знать, вновь напоминает о своем существовании - острым уколом, заставляющим Джона вспомнить о капсулах, которые оставил врач со "скорой". Впрочем, уже в следующее мгновение он про них забывает.
Пожалуйста.
Его веры хватит, чтобы по камешку возвести пирамиду Хеопса или больницу Святого Варфоломея, но каждому зданию нужен краеугольный камень.
Остывший чай в чашке - непроглядно-черный.
Стол в гостиной завален распечатками. Планы той чертовой улицы, той треклятой площади. Отметки маркером и карандашом.
А если..?
Второй час ночи. Смотрит пустыми глазницами череп с каминной полки.
... пожалуйста...

*-*

- ... А я тебе говорю, что это не обсуждается! Сейчас мы собираем твои вещи и я тебя отсюда забираю!
Гарриет врывается в его комнату неудержимым растрепанным вихрем. Она решительная, злая и, понимает Джон обреченно, абсолютно и безнадежно трезвая.
А значит - серьезность ее намерений никаким сомнениям не подлежит.
- ... Ну что ты сидишь? Где твоя сумка?
Разумеется, никуда уезжать с Бейкер-стрит Джон не собирается. Но проблема в том, что объяснять это сестре у него нет ни желания, ни сил. Тем более, что все доводы сейчас будут напрасны - его, похоже, не на шутку вознамерились спасать.
От чего?
Вернее - от кого?
-...Джон?
Сумку, оказывается, уже нашли без его помощи, и теперь сестра без тени смущения копается в его, Джоновом, шкафу, сметая с полок в разинутую полиэстеровую пасть белье и одежду. Уотсон смотрит на тонкую спину, обтянутую клетчатой кофточкой, на взъерошенный возмущенный затылок - и не чувствует ничего. Абсолютно ничего. Разве что ... усталость?
- ... пока у меня, я освободила для тебя вторую комнату. Потом, если захочешь, подыщем тебе что-то подходящее ...
Ему хочется поинтересоваться, как отнесется ее нынешняя подруга к появлению в лесбийском гнездышке тридцатидвухлетнего "младшего брата" и что она сделала со своим алкогольным НЗ - повыливала к чертям собачьим, как полагается по амплуа любящей сестры, или же просто спрятала подальше от искушения. Вместо этого Джон поднимается, подходит к Гарри, осторожно забирает у нее из рук плечики со своей рубашкой и так же осторожно вешает их обратно в шкаф.
Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза.
-Собирайся! - цедит Гарриет сквозь зубы.
-Я не поеду.
Пауза.
-Может, объяснишь? - спрашивает сестра обманчиво спокойно.
-Я давно уже совершеннолетний, вполне дееспособный и сам могу разобраться с собственной жизнью.
-Последний раз я слышала от тебя что-то подобное накануне твоего отъезда в Афганистан!
Где-то из глубин дома раздается пронзительный стеклянный звон. Похоже, миссис Хадсон разбила чашку, думает Джон рассеянно, мягко отстраняет словно окаменевшую сестру, подсовывает к себе сумку и начинает раскладывать вещи обратно на полки шкафа.
-Я его ненавижу, - сообщают ему в спину.
Лицу становится горячо, словно кожу опалило живым пламенем. Джон замирает над полиэстеровыми недрами, вцепившись неожиданно онемевшими пальцами в какую-то тряпку, в которой ему сейчас невмоготу узнать свой любимый светло-серый свитер.
Не надо, просит он мысленно. Пожалуйста, не надо, не ...
-Я его ненавижу, - повторяет Гарри, от звука ее голоса стеклянная игла, которая затаилась было у Джона в груди, вновь оживает, начинает хищно ерзать, обжигает едкой болью. - Чокнутый мерзавец. Почему он не сдох до того, как встретиться тебе на пути?
Уотсон зажмуривается - так крепко, что под веками начинают неистово плясать черно-красные круги, а в ушах гудит. Он не хочет этого слышать - но слышит все равно.
- Знаешь, что это такое? Это называется "зависимость", братец. Кому как не мне это знать... - фыркает коротко и зло. - Это зависимость, а очередную дозу теперь фиг получишь... - Она запинается на мгновение. - Постой, в "The Sun" писали, что он несколько лет сидел на игле, пока родственники не упекли в реабилитационную клинику... Джон, скажи мне, он не заставлял тебя ничего принимать?
Ему становится смешно, но смеяться почему-то не получается - в горло вновь впивается невидимая удавка, а в ушах уже не гудит - звенит. Все тоньше, все пронзительнее и невыносимее. Джон тупо смотрит на свои руки, комкающие свитер, а потом в какой-то момент серое пятно перед глазами начинает стремительно и неудержимо расползаться, вытесняя все другие цвета.
-Джон? Джон, что ..? Джон ...
К счастью, ему удается удержаться на ногах. Более того, сил хватает даже на то, чтобы практически вслепую в студенистой серой мути, которая никак не хочет отступать, прижать ладонь к губам Гарриет.
-Не кричи. Испугаешь миссис Хадсон. А ей нельзя волноваться, у нее давление ...
Чужое дыхание, сбивчивое и теплое, согревает онемевшие пальцы и возвращает к реальности, медленно разгоняя серую муть. Совсем близко Уотсон видит испуганные сестрины глаза, и от этого ему на мгновение делается тошно - с таким же выражением, кажется, она когда-то смотрела на него-тринадцатилетнего, который умудрился во время очередного катания на роликах поцеловаться с огромным джипом и в результате на три недели загремел в больницу.
-Ты когда жрал в последний раз, придурок?.. - спрашивает Гарри почему-то шепотом.
Врать Джон не любит, но никакой необходимости делать это сейчас нет - зачем, если можно просто честно пожать плечами? Он действительно не помнит. И что с того?
Гарриет переводит дыхание. Облизывает губы.
-Джон, - говорит почти умоляюще. - Джон, послушай... собирайся, а?
Игла слева под ребрами судорожно дергается еще раз, и затихает, замерев - теперь уже совсем близко от сердца.

*-*
"Если отбросить все невозможное, то единственная оставшаяся версия и будет истиной".
В который уже раз эти слова, произнесенные знакомым голосом, звучат у него в ушах?
Джоново невозможное - тонкий черный силуэт на фоне бледного рассветного неба, срывающееся дыхание в трубке (слезы?), протянутая рука... и еще что-то, настолько страшное, что от попытки сосредоточиться на нем сознание начинает дробиться, распадаясь на отдельные фрагменты - словно изображение на старом мониторе.
А значит- не дума...
В почтовом ящике - рекламная рассылка и письмо от Генри Найта. Рассылку Джон привычно отправляет в папку «Корзина», а письмо, после секундного колебания, открывает и пытается сосредоточиться. Не получается; глаза выхватывают отрывочные фразы, такие же неловкие и неуклюжие, как и сам отправитель - однако даже их смысл мозг упорно отказывается понимать.

...выразить искренние соболезнования...
... ужасная трагедия...
...не верю ни единому слову этой безумной клеветы...
...если я могу что-то сделать для вас или вы просто захотите поговорить...

Джоново невозможное совсем рядом, оно склоняется над его плечом, ознобно дышит в висок, и от этого дыхания волосы покрываются изморозью.
Еще секунду Уотсон немигающее смотрит на паутину букв на белом фоне, а потом нажимает кнопку "Спам".

 

*-*
Так проходит бесцветная, невыразительная неделя - еще одна неделя, похожая на линялое старое одеяло.
Еще семь дней, на протяжении которых с Джоном Уотсоном ничего не происходит.
Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов. Десять тысяч восемьдесят минут. Шестьсот четыре тысячи восемьсот секунд.
С Джоном Уотсоном в течение этих шестьсот четырех тысяч восьмисот секунд действительно же не происходит ровным счетом ничего - действительно, не считать же событием еще одну попытку Гарри упечь младшего брата под собственное крылышко ("Джон, если ты сейчас же, сей секунд не ... Я не знаю, что я с тобой сделаю! " или телефонный звонок от Майка Стэмфорда ("Старик, слушай ... у меня это в голове просто не укладывается. Я всегда знал, что он с прибабахом, но чтоб до такой степени? .. "- и после паузы, торопливо. - "Ты сам как вообще там?"
Как, интересно, он может быть, если с ним ничего-не-...?
Совсем ничего.
Тогда, после возвращения из Афганистана, Джону оставались, по крайней мере, ночные кошмары, которые с завидным постоянством приходили в его сон.
Теперь - кошмаров нет.
Но и сна нет тоже.
Есть - странное состояние полубреда, в котором Джон ночами мечется, увязая, словно в топком болоте, снова и снова погружаясь в душное и стылое с головой. Сквозь тусклое марево, сквозь мутную пленку он вновь и вновь видит страшное.
...Ему кажется, что он просыпается среди ночи и, как был босиком, спускается в знакомую гостиную этажом ниже, заходит в нее - и видит обгоревшие обои, неряшливыми лохмотьями свисающие с покрытых копотью стен.
...Ему мерещится разбитое закопченное стекло - за ним тяжелым полотнищем колыхается сивый туман, и издевательски скалящийся желтый смайлик, который слепо пялится в сумерки.
... Ему мерещится разодранная подушка с британским флагом - из прорехи торчат сизые, в копоти, перья.
Ему мерещится, что он стоит среди черного дымного пожарища, среди копоти и пепла, и чувствует вдруг, как тысячи мелких иголок начинают колоть его босые ноги - и тогда он опускает глаза и видит, как сквозь обгоревший ковер стремительно растет зеленая, такая зеленая, тонкая трава ...
...И тогда, только тогда он кричит, разрывая легкие, выныривает из едкой мути... - чтобы понять, что собственный крик тоже остался там, в полубреду, а на самом деле он не в состоянии выдавить ни слова.
Горло снова словно свело спазмом; Джон лежит навзничь, вглядываясь в скрещенье теней на потолке.
Со мной ничего не происходит, говорит он самому себе мысленно.
Со-мной-ничего-не...

Если отбросить все невозможное ...
Джоново невозможное не желает быть отброшенным.
Джоново невозможное терпеливо ждет, пока он признает его - истиной.

*-*
Голоса в гостиной Джон слышит еще на лестнице - и замирает, вцепившись в узкие перила, чувствуя неимоверное желание вернуться в собственную комнату.
Он не хочет... не может никого видеть. Нынешний его мир, в котором ничего-не-происходит, похож на стеклянный шар, на замкнутую идеально прозрачную сферу. Он отстроил его заново после того дня, от которого в его памяти остался только желтый-ослепительно-желтый листок на густо-коричневом, почти черном. Он отстроил его заново, и теперь никакое вмешательство извне неприемлемо - поскольку является автоматической угрозой для обретенного с таким трудом покоя и хрупкого равновесия. А значит...
Он колеблется один лишь миг, но и этого достаточно, чтобы пути для отступления оказались перекрытыми - в дверях гостиной появляется миссис Хадсон.
- Джон, дорогой... - Господи Боже, думает Уотсон, этих ее "дорогих", да еще произнесенных тем тоном, которым она взяла в обыкновение обращаться к нему в последние несколько недель, можно класть в чай и кофе, и таким образом неплохо сэкономить на сахаре. - Джон, дорогой, а я собиралась тебя звать... Смотри, кто к нам пришел!
Делать нечего; Джон кивает и в сопровождении (под конвоем, упорно вертится в голове) домовладелицы спускается в гостиную - чтобы увидеть там Молли Хупер.

*-*
...Когда миссис Хадсон закрывает за собой дверь гостиной ("...Молли, девочка, так хорошо, что ты зашла, я как чувствовала, завелась с пирогом с утра... у меня там тесто подходит, поэтому, милые, я вас пока оставлю...", оба еще несколько мгновений молчат.
Джон делает то, что в последнее время удается ему лучше - разглядывает собственные сцепленные ладони, лежащие на коленях. Забавно, оказывается, он отвык чувствовать на себе чужой взгляд.
- Он бы этого не хотел, - тихо говорит Молли Хупер.
Это настолько отличается от постылого "Ты как, держишься?", что Джон от неожиданности вскидывает голову.
-Что?
-Шерлок. Он не хотел бы, чтобы ты... - она запинается на мгновение, а потом продолжает с обреченной решительностью. - Ему бы не понравилось видеть тебя таким.
-Я не понимаю о чем ты, - сообщает Джон вежливо... -наверное, слишком вежливо, потому что вдруг она резко встает из кресла и опускается на колени перед его собственным. Прежде чем он успевает отстраниться, его руки перехватывают чужие ладони.
-Так нельзя, - говорит она, и Джон думает, что от посторонних прикосновений он успел отвыкнуть так же, как и от посторонних взглядов. - Джон... это неправильно. Ты не имеешь права такое с собой делать.
У нее худые запястья с трогательными острыми косточками и тонкие теплые пальцы - прозрачный лак, бледно-розовые ниточки старых царапин от кошачьих когтей.
-Джон, послушай ...
-Пожалуйста. Молли. Не надо. Со мной все ... - начинает было он, но хрупкие пальцы сжимают его руки словно клещами.
-Ничего с тобой не в порядке! И ты сам это прекрасно понимаешь!
-Молли.
-Тебе нужна помощь!
-У меня уже есть старшая сестра. Еще младшая в придачу- это уже слишком... - ему удается высвободить наконец руки - как раз вовремя, потому слева под ребрами начинает знакомо ныть, и прозрачное убежище стеклянной сферы угрожающе вибрирует, как тогда, на похо... - нет, черт возьми, не думать об этом, этого не... - Джон поднимается, резко отстранив девушку, которая вскакивает вслед за ним, - нет, я не хочу ничего слышать, оставьте меня в покое, в конце кон....
- Ты ведешь себя так, будто Шерлока любил ты один, - говорит она.

 

...ножом.
В спину.

*-*
Ты ведешь себя так, будто Шерлока любил ты один, говорит Молли Хупер.
Чужая смерть не может быть важнее собственной жизни, говорит Молли Хупер.
Ты врач, ты прекрасно понимаешь, что так продолжаться не может, говорит Молли Хупер.
Джон смотрит на нее - и вспоминает Рождество, подарок в ярко-красной обертке, дрожащие губы и затравленный взгляд.
"Ты всегда говоришь такие ужасные вещи! Всегда! Каждый раз!"
У Молли Хупер, которая сейчас стоит перед ним, кофточка в дурацкий цветочек, волосы по-прежнему собраны в нелепый куцый хвостик, помада слишком яркая, а глаза не подкрашены.
Но она - другая.
Не та, которую он знал.
Иная.
У этой, новой Молли - уверенные движения и открытый взгляд человека, который наконец-то получил безоговорочное доказательство своего права на существование в этом мире.
Неопровержимое подтверждение собственной значимости.
Ему не хочется думать, что она изменилась из-за того, что теперь никто не смеется над ее губами и грудью и не отпускает язвительные комментарии по поводу отсутствия у нее чувства юмора и умения вести беседу.
Он не может об этом не думать.
- Поговори со мной, - просит она тихо. - Просто ... поговори. Пожалуйста.
Та, прежняя Молли Хупер, серая мышка Молли, которая только и умела что смущаться, ляпнув очередную глупость - она, по крайней мере, была привычной и понятной.
С ней Джону сейчас было бы ...
... Легче?

 

*-*
- Зачем вы к нему ходили?
- Хотела убедиться, что с ним все в порядке.
- Убедились?
- Мистер Холмс ...
- Мы, кажется, договаривались, что вы не будете вмешиваться.
- Мистер Холмс, он в ужасном состоянии. Ему срочно нужно ...
- С доктором Уотсоном все будет хорошо. Мои люди контролируют ситуацию.
- Но ...
- Мисс Хупер. Я контролирую ситуацию.
- Вы не врач.
- Вы тоже.
- Мистер Холмс ...
- До свидания, мисс Хупер.

*-*
Проходит еще три дня, и миссис Хадсон с заметной неловкостью сообщает Джону, что купила билет на самолет и отправляется в Эдинбурга- ее шотландская племянница родила тройню и совсем сбивается с ног, так что в гостях она пробудет не менее двух-трех месяцев. "Джон, дорогой, ты же сам управишься?" - в голосе домовладелицы тревога смешивается со счастливым предчувствием поездки и свидания с родственниками; Уотсон сдержанно уверяет ее, что все будет в полном порядке и волноваться не о чем.
На следующее утро на рассвете он помогает загрузить в такси тяжеленные чемоданы, берет с миссис Хадсон торжественное обещание ежедневно принимать таблетки от гипертонии и не перенапрягаться, и отделывается невнятным кивком в ответ на приказ "быть умником и не сидеть сутками в четырех стенах".
Разумеется, с ним все будет хорошо, как же иначе?

Вернувшись в дом, Джон некоторое время сидит за обеденным столом на кухне над оставленным заботливой "не домработницей" завтраком, бездумно таращась в пространство, а затем поднимается к себе и набирает номер Эллы Томпсон.
В профессионально-дружелюбном голосе ни тени удивления. Да она его помнит. Да, конечно, они могут встретиться. Нет, к сожалению, сегодня у нее уже все расписано. А вот скажем, завтра... Во сколько его ожидать?..
Завершив разговор, Уотсон выключает телефон.
В конце концов, кто ему будет звонить? Кому он вообще сдался?..

 

Ночью он слышит шаги.
Легкие, осторожные, они, тем не менее, словно ржавым ножом вспарывают тусклое марево полубреда, которое нынче зовется у Джона сном.
...Кто-то...
На тумбочке около кровати - ночник. Чтобы включить его, стоит только приподняться на локте и протянуть руку.
...Внизу.
Он не может пошевельнуть ни мизинцем.
Темнота давит.
Темнота наваливается на грудь чернотой разрытой кладбищенской земли, тяжело колыхается непроглядной нефтью - он пытается вдохнуть, но вместо воздуха в легкие льется густое, душное, маслянистое...
Дрожат тени на стене. В их перекрестьях Джону мерещатся распахнутые полы пижонского пальто. Да что же это такое, бестолочь, простудится, лечи его потом...
Шаги замирают - у самых дверей.
Со-мной-ничего-не ...
Ночь влажна от пота.
У ночи привкус соли.

 

@темы: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, фанфик

---

Дещо про янголів

Это есть - и будет - очень странненький текст. Ни в коем случае не для "общего пользования", это раз. Два - очень "джоноцентричный" и в первой части, которая вообще о Джоне исключительно, и во второй, которая сейчас пишется, и которая о Шерлоке и о Джоне, но о Джоне все-таки немножко больше.


ДЕЩО ПРО ЯНГОЛІВ
Фандом: "Шерлок ВВС"
Персонажі: Джон Уотсон, Шерлок Холмс, Майкрофт Холмс, Кітті Райлі, Моллі Хупер та інші
Таймлайн: пост-Рейхенбах і я знаю, що ви зараз подумали
Категорія: джен
Жанр: драма, дяченківщина
Дісклеймер: нічого собі, все хлопчикам із Бейкер-стріт
Саммарі: іноді перебування "на боці янголів" може бути надто шкідливим для оточуючих. А повернутися - не проблема, якщо є, куди й до кого.


Пролог.

Обличчя господаря кабінету - незрушна машкара давнього божества. В голосі - втома і м'який докір: так розмовляють із дітьми чи душевнохворими.
-Послухайте, Джоне... Так далі тривати не може. Ви ж розумієте, про що я?.. - Майкрофт Холмс робить паузу; вичікуючо прикіпає очима до людини у фотелі навпроти - марно, тому що та ніяк не реагує на його слова; більше того, Майкрофт взагалі не впевнений, що його чують. Ще кілька секунд він вдивляється в обличчя свого гостя, а потім, скрипнувши зубами, провадить далі.
-Повірте, я дуже вдячний вам за всі ті зусилля, що ви їх докладаєте, аби, ммм, відбілити пам'ять мого покійного брата і дуже ціную вашу відданість. Але мені здається, що з цим саме час завершувати. Минув рік. Ви же не можете решту життя присвятити тому, або воювати з цілим світом за добре ім'я людини, якої вже немає?
Джон Уотсон мовчить. Майкрофт дивиться на сивину у волоссі, що за цей рік стала більш помітною, на смертно стиснуті губи - і з раптовою, гострою, наче зубний біль, тугою розуміє - зможе.
Цей - зможе.
Усе життя.
З цілим світом.
Крапка.
Від цього одкровення у Майкрофта паморочиться в голові - він судомно стискає п'ястук, аби нігті встромилися в долоню, і подумки зарікається ще колись йти на поводу в клятого хлопчиська. Йому ж стільки варіантів було запропоновано - куди менш травматичних і для нього самого, і для небагатьох людей, яким до нього небайдуже. Та ні ж, того зациклило на бісовому даху бісового Бартса. Так, бачте, буде правдоподібніше.
Що ж, думає Майкрофт Холмс, дивлячись на обличчя Джона Уотсона. Що ж, врешті-решт, вийшло навіть надто правдоподібно.
Старший брат ще раз обіцяє собі влаштувати молодшому гожу прочуханку за першої ж нагоди - і знов напинає на себе остогидлу машкару незрушного й стриманого Британського Уряду.
-Джоне, мені здається, що вам треба змінити оточення, - каже він, тихо ненавидячи себе за нестерпно-щирий, співчутливо-довірчий тон. - Як щодо того, аби провести пару місяців... скажімо, в Італії? Ви ж любите Рим? Я бачив фото у блозі. Про Гаррі не турбуйтеся, я подбаю про вашу сестру...
-Так само, як про свого брата? - питає Джон неголосно.
Майкрофт замовкає.
Тиша така, що від неї починає бриніти у вухах.
-Вибачте, - каже Уотсон нарешті з бездоганною ввічливістю. - Вибачте. Я не мав права цього казати. Врешті решт, це я не зміг його захистити.
Майкрофт мружиться на мить, аби не бачити цього застрашливого у своїй спустошенності обличчя - і, у спробі опанувати себе, намагається думати про те, хто захищатиме цю погань від самого Джона, коли весь цей шарварок, нарешті, завершиться.
-Нащо ви мене покликали, містере Холмс? - питає неймовірний, прекрасний, фантастичний Джон Уотсон - і Майкрофт нарешті не витримує.
-Містеру Холмсу дуже кортіло вас бачити, - відповідає ретельно-в-тон (ну ж бо, здогадайся! здогадайся, чорти б тебе вхопили!). - Ви ж, як не як, були друзями...
Погляд доктора втрачає незрушну відчуженість, і щось у Майкрофта всередині стискається (зрозумів? ти зрозумів, так? ну ж бо!) - але натомість Джон Уотсон зводиться, незугарно хитнувшись, тягнеться за прихиленим до бильця крісла ціпком і мовчки рушає до виходу.
Незграбна хитка хода - і виструнчена, пряма як палка нежива спина - дике, нестерпне поєднання, що змушує не схильного до сантиментів Майкрофта закусити губу.
Божжжжжже.
-Оце вже дійсно - "до ешафоту і згодом", - мовить він наче сам до себе.
Джон знерухомлює - за крок до дверей.
-Прошу? - питає, не повертаючи голови.
-Кіплінг. Не надто талановитий поет, але в нього є декілька навдивовижу правильних речей. Притча про Тисячного на очі не трапляла?
Уотсон йде, так і не озирнувшись.
Якийсь час Майкрофт дивиться йому вслід. Запаморочення перетворюється на нудотну млість, що підступає до самого горла; Майкрофт з раптовою похмурою цікавістю думає, що буде, якщо він просто тут і зараз знепритомнить, а чи помре від серцевого нападу. Кому тоді викидатиме коники цей...
Він насилу зводиться, підходить до стіни і натискає якусь закрутку на різьбленій панелі.
Частина стіни безшумно від'їжджає вбік, відкриваючи потаємні двері, про які навряд чи відомо комусь, окрім господаря кабінету й...
Крихітна кімната - у ній навіть меблів немає, окрім стола й двох стільців. А ще - в ній є вікно.
А біля цього вікна - спиною до дверей - людина.
-Ну й на біса були ці прозорі натяки? - цікавиться Шерлок Холмс, не зволівши подарувати Майкрофта поглядом.
-Читай Кіплінга, - радить старший брат втомлено і важко опускається на стілець, вронивши руки. В голові все ще паморочиться, в очі наче насипали піску, а надодачу нестерпно пече в грудях зліва.
-Робити мені нема чого, - форкає Шерлок, так само видивляючись щось на вулиці. - Ти переконав його зав'язувати з хрестовим походом? Найближчими днями зайва увага йому зовсім ні до чого.
Майкрофт зводить голову, злісно звузивши очі... але відповісти не встигає. Молодший брат рвучко смикається вперед, по-хлопчачому припадає носом і долонями до шиби, увесь - суцільне стрімке й нестримне поривання - ближче; жадібна спрагла туга, прагнення не-самотності.
Йому-не-байдуже, розуміє Майкрофт, відчуваючи, як відступає тоскна нудотна слабкість. Йому не байдуже, цьому бісовому хлопчиську, цьому благословенному бовдуру.
І ніколи не було байдуже.
Слава тобі, Господи.
-Чому він знов кульгає? - питає Шерлок Холмс, якому все ще несила відірвати очей від невисокої постаті - аж допоки та не зникає за рогом. - Що з ним сталося, чорт забирай?
Який же ж він... телепень, думає старший брат з насмішкуватою гіркою ніжністю.
-Не "що", а "хто", - виправляє, дивлячись на скуйовджену потилицю. - Ти, Шерлок. Із ним трапився ти.



Частина перша. Тоді.

*-*

Похорон Джон не пам'ятає.
Він випастів із його пам'яті, лишивши по собі самі розрізнені поодинокі фрагменти - миттєвими спалахами стоп-кадрів, незугарними відбитками на внутрішньому боці склеплених повік.
...тремтячі руки й старомодний жалобний капелюшок місіс Хадсон...
...пониклі плечі Моллі, яка притримує домовласницю під лікоть...
...обличчя Лестрейда, схоже на зіжмаканий аркуш сірого паперу...
...жовтий, несподівано-осінній серед глупого літа листок, що пристав до віка закритої труни...
Але ж це не все?.
Достеменно не все.
Є ще, наприклад, Гаррі. Стривожена і розгублена, а від того - шпарка й недоречно голосна. Турботлива й любляча, хоча й дещо непутяща сестра, яка раптом згадала, що брат молодший від неї на чотири роки. Вона не відходить від нього ані на крок, чіпко й нашорошено відстежує кожен рух, раз-у-раз поривається стривожено задивлятися у вічі - як ти? тримаєшся?
Він тримається. Зрештою, що ще йому залишається?
...Надвечір першого ж дня після, у місіс Хадсон стається гіпертонічний криз, і саме Джону доводиться викликати "швидку", а поки медики їдуть, робити ін'єкцію ренітеку, що бозна-звідки узявся в домашній аптечці, і сидіти поруч, тримаючи за руку, через силу видушуючи зі зведеного неминаючою судомою горла щось професійно-лагідне й заспокійливе. Все гаразд, все гаразд, всебудегаразд - знову й знову, не чуючи сам себе, втрачаючи сенс і зміст слів; молодий лікар з бригади, що прибуває на виклик, зазирнувши Джонові в обличчя, настійливо пропонує виміряти тиск і йому й залишає на столі якісь пігулки з грізною назвою. Від тонометра вдається відкараскатися, а капсули Уотсон недбало закидає до шухляди - на них немає часу. Так само як і на сон.
Усю ніч Джон проводить у вітальні спорожнілої квартири - знерухомівши у фотелі, пильно й бездумно вдивляється в темряву. Він чекає - сам не знаючи, чого. Телефонного дзвінка? Дзеленчання вхідного смс? Звуку ключа, який повертають у замку?
А вже наступного ранку на Бейкер-стріт 221В з'являється Грегорі Лестрейд і, винувато ховаючи погляд, просить поїхати із ним - "Джоне, я розумію, що зараз не час і ти не в тому стані, але в них є до тебе декілька запитань"; Уотсон мовчки киває - кляте горло так і не розпружило - і йде перевдягатися, ретельно не помічаючи жаху у Лестрейдових очах.
...Біля дверей інспектор чомусь притримує його за рукав -"Зажди-но!" - і виходить першим; Джон не надає цьому жодного значення, аж доки, заледве він ступає на ганок, світ не вибухає спалахами незліченних фотокамер. Світло крає очі; Уотсон відсахується, перечепившись через поріг, і мало не падає, але сильні пальці Лестрейда боляче втримують за плече. Жадібні шпичаки мікрофонів тягнуться до них з усіх боків, чужі голоси зливаються в суцільний нудотний гул; остаточно втративши здатність орієнтуватися в просторі, Джон слухняно кориться рятівній руці інспектора і дозволяє фактично запхати себе до старенького "седана".
У відділку він мовчить, нічого не підтверджуючи і не спростовуючи. В голові ледь паморочиться, довколишні кольори здаються надто яскравими, а всі предмети перед очима навпаки наче оповиті тьмяною габою; типова симптоматика струсу, констатує Уотсон краєм свідомості, але нічого, окрім байдужості, з цього приводу не відчуває. Непевно знайомі люди навдокіл ставлять якісь незрозумілі й недоречні зараз запитання, пхають йому мало не в обличчя якісь папери, вимагаючи прочитати й поставити підпис, а Джон так само зосереджено дивиться просто перед собою і чекає, поки все це завершиться.

Нарешті поруч із ним знов опиняється Лестрейд, стривожено зазирає Джонові в очі - і з суцільного білого шуму виокремлюються слова "бісові бовдури", "швидка" і "негайно". Це змушує зосередитися; Уотсон над силу розтискає губи і повідомляє, що ніякої швидкої не треба, а треба просто відвезти його назад на Бейкер-стріт, і бажано, якнайшвидше. Так, під його власну відповідальність, він сам лікар, і знає... На цьому словниковий запас закінчується, і світ навдокіл знову губиться в глевкій каламуті - аби наступного разу увійти в фокус уже в день похорону.
..як ти? тримаєшся?..
Ідіотське запитання. Наче в нього є вибір.


*-*
Вибору дійсно немає.
Натомість - є скло. Непроникне скло, невидима перепона між ним і реальністю, яка остаточно схибнулася. Лишатися під цим захисним склепінням - єдина змога вижити, коли у світі раптом закінчується кисень.
Цього-не-може-бути-тому-що-цього-не-може-бути .
Поки священик завчено талдичить щось про прах до праху і Царство Боже, і скло вібрує в такт його словам, Джон ретельно думає про те, що Моллі так і не навчилася фарбуватися, а місіс Хадсон варто було лишитися в лікарні ще принаймні на декілька днів - із високим тиском-бо не жартують, тим паче у її віці. Потім труну починають опускати в могилу, і рятівна стіна стрімко й безнадійно йде потворними тріщинами, вкривається ними, наче памороззю - тривога! тривога! розгерметизація! -
Наступної миті Джон Уотсон бачить Майкрофта Холмса.
...розгермети...
Скло розлітається на друзки.
...рівень небезпеки...
Скляне кришиво в очах і у легенях; скляні скалки крають обличчя й руки; скляна голка встромлюється у груди десь між ребрами. Світ розсипається скельцями дитячого калейдоскопа, водночас згортаючись у крапку - у дві крапки - домовину у чорній ямі й високу постать біля чорного "ягуара".
-Джоне, мені шкода.
-На Бога!..
-Скажіть йому про це.
Йому - кому?
Чого тепер варті усі слова?
Джон дивиться у схоже на ножове лезо обличчя людини, що зупиняється навпроти нього, і не відчуває нічого, ані ненависті, ані огиди - тільки скалка в грудях зліва ятрить все нестримніше, пульсує пекучим болем.
-Джоне, я все розумію. Я знаю, що вам важко мене бачити. Але візьміть оце, добре?
Простенький, не вельми нової моделі телефон на Майкрофтовій долоні здається явищем чужорідним. Джон не робить жодного поруху, аби прийняти химерний подарунок, і врешті-решт тонкі плекані пальці просто опускають мобільник у кишеню його куртки.
-Я настійливо прошу вас із ним не розлучатися. Мій номер забитий у швидкий набір на клавіші "1". Якщо вам буде щось треба, телефонуйте у будь-який час. І ще дещо... - миттєва пауза, непевна тінь на дні світлих очей. - Джоне, мені справді дуже шкода.

Скляна скалка у грудях.
Нестерпно.

*-*
Смс надходить, щойно "ягуар" звільна, нагадуючи не шляхетного представника сімейства котячих, а ситого крокодила, виповзає за цвинтарну огорожу.
В Лондоні десята, отже, в Мехіко чотири ранку. Комусь не спиться?..
Номер, авжеж, незнайомий.
Підпису, як годиться, немає.

"Як він?"

Єдиний пасажир розкішного авта кривить губи у недобрій посмішці.

"Живий-здоровий. Переказує вітання. Ще щось?"

Відправляючи повідомлення, він не сподівається на відповідь. Принаймні, не на ту, що надходить за кілька секунд.

"Подбай про нього".

І - навздогін, поки Майкрофт, не вірячи власним очам (хто ти і що зробив із моїм братом?), дивиться на дисплей:

"Будь-ласка".

*-*

Журналісти чатують під дверима близько двох тижнів; увесь цей час продукти і все необхідне на Бейкер-стріт 221-В щоранку завозять двійко мовчазних молодиків із невиразними обличчями. Гроші вони брати відмовляються ("За все вже сплачено" і кожного разу питають, чи не треба заїхати до аптеки.
Місіс Хадсон часто плаче й погано спить. Джон пише їхнім неговірким помічникам список із кількох легких заспокійливих - з тих, що можна придбати без медичного призначення, - але вони натомість привозять препарати більш ефективні, значно дорожчі й безумовно рецептурні. Одночасно на непоказний телефон надходить смс, що змушує Джона скривитися.

"Ви ж не робитимете дурниць, докторе?"

Авжеж, не робитиме. Йому потрібна ясна голова.
Йому потрібна ясна голова, аби зрозуміти, як Шерлок вижив.

*-*
...Наприкінці другого тижня журналістська облога нарешті добігає свого завершення. Тепер на вулицю можна виходити цілком безперешкодно.
Джона вулиця не цікавить. Він не хоче гаяти на неї час.
За кілька днів на Бейкер-стріт навідується Лестрейд - аби здушеним від огиди й гіркоти, якимось не своїм голосом повідомити, що справу фактично завершено, смерть Річарда Брука, чиє мертве тіло було знайдено на даху Бартса, експерти визнали самогубством, а Саллі Донован отримала підвищення і зараз на лікарняному. Подейкують, що нервовий зрив.
Джону байдуже. І до слідства, і до того, під яким ім'ям поховають ту паскуду, і тим паче до вельми сумнівних докорів сумління вже-не-сержанта Донован. Він дивиться на інспектора, який, не в змозі всидіти у фотелі, знервовано міряє кроками вітальню - і не знає, що сказати. Не знає, якої саме реакції від нього чекають. А тому - стримано дякує за інформацію, відмагається кивком голови від чергового "тримаєшся?" - і йде до себе нагору. Встигнувши, втім, перехопити стривожений погляд, яким в нього за спиною обмінюються Грег і місіс Хадсон.
Вони що, вважають, ніби він..?
Ну й нехай собі.



*-*
Будь-ласка...
Йому потрібна підказка.
Бодай якась.
Бодай найменша, найдрібніша зачіпка, щось, що може стати відправною точкою...
Смс чи дзвінок із невідомого номера, e-mail із одноразової поштової скриньки, нове граффіті на стіні будинку навпроти...
Щось.
Скляна голка у грудях, що вже кілька днів не давала про себе знати, знов нагадує про своє існування - гострим уколом, що змушує Джона згадати про капсули, які залишив лікар зі "швидкої". Втім, вже наступної миті він про них забуває.
Будь-ласка.
Його віри вистачить, аби по камінчику збудувати піраміду Хеопса або чортову лікарню Святого Варфоломея, але кожній будівлі потрібен наріжний камінь.
Вихололий чай у чашці - непроглядно-чорний.
Стіл у вітальні захаращений роздруківками. Плани тієї клятої вулиці, тієї бісової площі. Позначки маркером і олівцем.
А якщо..?
Друга ночі. Дивиться порожніми очницями череп з камінної полиці.
...будь-лас...


*-*
- ...а я тобі кажу, що це не обговорюється! Зараз ми збираємо твої речі і я тебе звідси забираю!
Гарріет вривається до його кімнати нестримним розкошланим вихором. Вона рішуча, розлючена і, розуміє Джон приречено, абсолютно і безнадійно твереза.
А отже - серйозність її намірів жодним сумнівам не підлягає.
- ...Ну що ти сидиш? Де твоя сумка?
Авжеж, нікуди їхати з Бейкер-стріт Джон не збирається. Але проблема в тому, що пояснювати це сестрі в нього немає ані бажання, ані сил. Тим паче, що всі доводи наразі будуть марні - його, схоже, не на жарт намірилися рятувати.
Від чого?
Чи то пак - від кого?
-Джоне?..
Сумку, виявляється, вже знайшли без його допомоги, і тепер сестра без тіні збентеження порпається в його, Джоновій, шафі, скидаючи з полиць до роззявленої поліестерової пащі білизну й одяг. Уотсон дивиться на тонку спину, обіп'яту картатою кофтинкою, на скуйовджену обурену потилицю - і не відчуває нічого. Геть нічого. Хіба що... втому?
-...поки що в мене, я звільнила тобі другу кімнату. Потім, якщо схочеш, підшукаємо для тебе щось годяще...
Йому хочеться спитати, як поставиться її актуальна подруга до появи у лесбійському гніздечку тридцятидворічного "меншого братика" і що вона зробила зі своїм алкогольним НЗ - повиливала під три чорти, як належиться за амплуа люблячої сестри, а чи просто сховала подалі від спокуси. Натомість, Джон зводиться, підходить до Гаррі, обережно забирає в неї з рук плічка зі своєю сорочкою і так само обережно вішає їх назад до шафи.
Декілька секунд вони дивляться один одному в очі.
-Збирайся! - цідить Гарріет крізь зуби.
-Я не поїду.
Пауза.
-Може, поясниш? - питається сестра оманливо спокійно.
-Я давно вже повнолітній, цілком дієздатний і сам можу дати собі раду.
-Востаннє я чула від тебе щось подібне напередодні твого від'їзду до Афганістану!
Десь із глибин будинку лунає пронизливий скляний дзенькіт. Схоже, місіс Хадсон розбила чашку, думає Джон неуважно, м'яко відсторонює наче скам'янілу сестру, підсуває до себе сумку і заходиться викладати речі назад на полиці шафи.
-Я його ненавиджу, - сповіщають йому у спину.
Обличчю стає гаряче, наче шкіру опалило живим полум'ям. Джон завмирає над сумковими надрами, вчепившись пальцями, що несподівано відмовилися коритися, в якесь ганчір'я, в якому йому зараз несила впізнати власний улюблений світло-сірий светр.
Не треба, просить він подумки. Будь-ласка, не треба, не...
-Я його ненавиджу, - повторює Гаррі, і від звуку її голосу скляна скалка, що була зачаїлася у Джона в грудях, знов оживає, починає хижо вовтузитися, обпікає ядучим болем. - Схиблений покидьок. Чому він не здох до того, як трапитися тобі на шляху?
Уотсон замружується - так міцно, що під повіками починають несамовито гецати чорно-червоні кола, а у вухах гуде. Він не хоче цього чути - але чує все одно.
- Знаєш, що воно таке? Це називається "залежність", братику. Кому як не мені це знати... - форкає коротко й злісно. - Це залежність, а чергової дози тепер - дзуськи... - вона затинається на мить. - Стривай, у "The Sun" писали, що він декілька років сидів на голці, поки родичі не запроторили до реабілітаційної клініки... Джоне, скажи мені, він не змушував тебе нічого приймати?
Йому стає смішно, але сміятися чомусь не виходить - горло знов здушує невидимим зашморгом, а у вухах вже не гуде - дзеленчить. Все тонше, все голосніше і нестерпніше. Джон тупо дивиться на власні руки, що бгають светр, а потім якоїсь миті сіра пляма перед очима починає стрімко й нестримно розповзатися, витісняючи всі інші кольори.
-Джоне? Джоне, що..? Джо...
На щастя, йому вдається втриматися на ногах. Ба більше, сил вистачає навіть на те, аби практично наосліп у драглистій сірій каламуті, що ніяк не хоче відступати, притиснути долоню Гарріет до вуст.
-Не кричи. Налякаєш місіс Хадсон. А їй неможна хвилюватися, у неї тиск...
Чужий подих, тремкий и теплий, зігріває німіючі пальці і повертає до реальності, поволі розганяючи сірий морок. Зовсім близько Уотсон бачить перелякані сестрині очі, і від того йому на мить стає ніяково - із таким самим виразом, здається, вона колись дивилася на нього-тринадцятилітнього, що примудрився під час чергового катання на роликах втрапити під колеса здоровенного джипа і на три тижні опинився у лікарні.
-Ти коли жер востаннє, недоумку?.. - питає Гаррі чомусь пошепки.
Брехати Джон не любить, але жодної потреби робити це наразі нема - нащо, якщо можна просто чесно знизати плечима? Він дійсно не пам'ятає. І що з того?
Гарріет зводить подих. Облизує губи.
-Джоне, - каже майже благально. - Джоне, слухай... збирайся, га?
Скалка зліва під ребрами судомно смикається ще раз, і затихає, завмерши - тепер вже зовсім близько від серця.

*-*

"Якщо відкинути все неможливе, то та єдина версія, що залишиться, і буде істиною".
Вкотре вже ці слова, промовлені знайомим голосом, лунають в нього у вухах?
Джонове неможливе - тонкий чорний силует на тлі блідого світанкового неба, тремке дихання в слухавці (сльози?), простягнута рука... і ще щось, настільки страшне, що від самої спроби думки про нього свідомість починає дрібнитися, розпадаючись на окремі фрагменти - наче зображення на старому моніторі.
А отже - не дума...
У поштовій скриньці - рекламна розсилка і лист від Генрі Найта. Розсилку Джон призвичаєно відправляє до теки "Кошик", а лист, після кількасекундного вагання, відкриває і намагається зосередитися. Не виходить; очі вихоплюють поодинокі фрази, такі ж незугарні й незграбні, як і сам відправник - але навіть їхній сенс мозок відмовляється розуміти.

...висловити щирі співчуття...
... страшна трагедія...
...не вірю жодному слову цього божевільного наклепу...
...якщо я можу щось зробити для вас чи ви схочете просто поговорити...

Джонове неможливе зовсім поруч, воно схиляється над його плечем, остудно дихає в скроню, і від цього подиху волосся вкривається памороззю.
Ще секунду Уотсон незмигно дивиться на павутиння літер на білому тлі, а потім натискає кнопку "Спам".


*-*
Так минає невиразний тиждень - ще один тиждень, схожий на вибляклу й зібгану стару ковдру.
Ще сім днів, протягом яких із Джоном Уотсоном нічого не відбувається.
Сім днів. Сто шістдесят вісім годин. Десять тисяч вісімдесят хвилин. Шістсот чотири тисячі вісімсот секунд.
Із Джоном Уотсоном протягом цих шістсот чотирьох тисяч восьмисот секунд дійсно-таки не відбувається нічого - дійсно, не вважати ж подією ще одну спробу Гаррі запроторити молодшого брата під власне крильце ("Джоне, якщо ти зараз не... Я не знаю, що я з тобою зроблю!" а чи телефонний дзвінок від Майка Стемфорда ("Старий, слухай... у мене це в голові просто не вкладається. Я завжди знав, що він із прибабахами, але такою мірою?.." - і, після паузи, квапливо. - "Ти сам взагалі там як?" )
Як, цікаво, він може бути, якщо з ним нічого-не-...?
Зовсім нічого.
Тоді, після повернення з Афганістану, Джонові лишалися, принаймні, нічні жахіття, що із заздрісною постійністю приходили в його сон.
Тепер - жахіть немає.
Але сну немає також.
Є - химерний стан напівмарення, у якому Джон щоночі борсається, наче в грузькому драговинні, раз-у-раз занурюючись у глевке й задушливе із головою. Крізь тьмаву габу, крізь каламутну плівку він знов і знов бачить страшне.
...Йому ввижається, що він прокидається серед ночі і, як є босоніж, спускається до знайомої вітальні поверхом нижче, заходить до неї - і бачить засмалені шпалери, що неохайним рам'ям звисають із вкритих кіптявою стін.
...Йому ввижається розбита закурена шиба, за якою віхтями коливається важкий сивий туман, і жовтий смайлик, що шкіриться знущально, сліпо витріщаючись у сутінь.
...Йому ввижається роздерта подушка з британським флагом - з проріхи стирчить закіптявіле сизе пір'я.
Йому ввижається, що він стоїть серед чорного димного згарища, серед кіптюги й попелу, і відчуває раптом, як тисячі дрібних голок починають колоти його босі ноги - і тоді він опускає очі, і бачить, як крізь обгорілий килим стрімко росте зелена, така зелена, тонка трава...
...і тоді, лише тоді він кричить, розриваючи легені, виринає з ядучої каламуті... - аби зрозуміти, що власний крик теж залишився там, у напівпритомності, а насправді він не в змозі видушити ані слова.
Горло знов наче заціпило; Джон лежить долілиць, вдивляючись у розхрестя тіней на стелі.
Зі мною нічого не відбувається, каже він самому собі подумки.
Зі-мною-нічого-не...


Якщо відкинути все неможливе...
Джонове неможливе не хоче бути відкинутим.
Джонове неможливе терпляче чекає, допоки він визнає його - істиною.


*-*
Голоси у вітальні Джон чує ще на сходах - і завмирає, вчепившись у вузькі бильця, відчуваючи неймовірне бажання повернутися до власної кімнати.
Він не хоче... не може нікого бачити. Нинішній його світ, у якому нічого-не-відбувається, cхожий на скляну кулю, на замкнену ідеально-прозору сферу. Він відбудував її наново після того дня, від якого в його пам'яті зостався лишень жовтий-сліпучо-жовтий листок на густо-брунатовому, майже чорному. Він відбудував її наново, і тепер жодне втручання ззовні неприйнятне - бо є автоматичною загрозою для досконалого у своїй незрушності, такими зусиллями надбаного спокою й тендітної рівноваги. А отже...
Він вагається лишень мить, але й цієї миті достатньо, аби шляхи для відступу виявилися перекритими - у дверях вітальні з'являється місіс Хадсон.
- Джоне, дорогенький... - Господи Боже, думає Уотсон, цих її "дорогеньких", та ще й виголошених тим тоном, яким вона розмовляє із ним останні декілька тижнів, можна класти до чаю й кави, і таким чином непогано зекономити на цукрі. - Джоне, дорогенький, а я саме збиралася тебе кликати... Диви, хто до нас завітав!
Робити нема чого; Джон киває і у супроводі (під конвоєм, вперто крутиться в голові) домовласниці спускається до вітальні - аби побачити там Моллі Хупер.



*-*
...Коли місіс Хадсон зачиняє за собою двері вітальні ("...Моллі, дівчинко, так добре, що ти зайшла, я наче відчувала, заходилася з пирогом з ранку... у мене там тісто підходить, тож, любчики, я вас залишаю поки що..." , вони обоє ще декілька секунд мовчать.
Джон робить те, що останнім часом вдається йому якнайкраще - роздивляється власні зчеплені долоні, що лежать на колінах. Кумедно, виявляється він відвик відчувати на собі чужий погляд.
- Він би цього не хотів, - стиха каже Моллі Купер.
Це настільки відрізняється від остогидлого "Як ти, тримаєшся?", що Джон від несподіванки зводить голову.
-Прошу?..
-Шерлок. Він не хотів би, аби ти... - вона затинається на мить, а потім приречено-рішучо провадить далі. - Йому б не сподобалося бачити тебе таким.

-Я не розумію про що ти, - повідомляє Джон ввічливо... - либонь, надто ввічливо, бо раптом вона рвучко зводиться з крісла і опускається навколішки перед його власним. Перш ніж він встигає відсторонитися, його руки перехоплюють чужі долоні.
-Так не можна, - каже вона, і Джон думає, що від сторонніх доторків він встиг відвикнути так само, як і від сторонніх поглядів. - Джоне... це неправильно. Ти не маєш таке з собою чинити.
У неї худі зап'ястки зі зворушливими гострими кісточками і тонкі теплі пальці - прозорий лак, блідо-рожеві ниточки старих подряпин від котячих пазурів.
-Джоне, послухай...
-Будь-ласка. Моллі. Не треба. Зі мною все... - починає було він, але тендітні пальці стискають його руки наче обценьками.
-Нічого з тобою не гаразд! І ти сам це чудово розумієш!
-Моллі.
-Тобі потрібна допомога!

-У мене вже є старша сестра. Ще й молодша до кагалу - це вже занадто... - йому вдається вивільнити нарешті руки - саме вчасно, бо зліва під ребрами починає знайомо скімліти, і прозорий прихисток скляної сфери загрозливо вібрує, як тоді, на похо... - ні, чорт забирай, не думати про це, цього не... - Джон зводиться, рвучко відсторонивши дівчину, що схоплюється на ноги слідом за ним, - ні, я не хочу нічого чути, дайте мені спокій вреш...
- Ти поводишся так, наче Шерлока любив ти один, - каже вона йому в спину.

... ножем.
Між лопатки.


*-*
Ти поводишся так, наче Шерлока любив ти один, каже Моллі Хупер.
Чужа смерть не може бути важливішою за власне життя, каже Моллі Хупер.
Ти лікар, ти сам чудово розумієш, що так тривати не може, каже Моллі Хупер.
Джон дивиться на неї - і згадує Різдво, подарунок у яскраво-червоній обгортці, тремтячі губи й зацькований погляд.
"Ти завжди кажеш такі жахливі речі! Завжди! Кожного разу!"
У Моллі Хупер, що зараз стоїть перед ним, кофтинка у дурнувату квіточку, волосся як і раніше стягнуте в недолугий хвіст, помада заяскрава, а очі не підфарбовані.
Але вона - інша.
Не та, яку він знав.
Інакша.
У цієї, нової Моллі - впевнені рухи і відкритий погляд людини, яка нарешті отримала беззаперечний доказ свого права на буття в цьому світі.
Неспростовне підтвердження власної значущості.
Йому не хочеться думати, що вона змінилася через те, що тепер ніхто не насміхається з її губ і грудей і не коментує зневажливо відсутність в неї почуття гумору та вміння вести бесіду.
Він не може про це не думати.
- Поговори зі мною, - просить вона тихо. - Просто... поговори. Будь-ласка.
Та, колишня Моллі Хупер, сіре мишенятко Моллі, яка тільки й вміла що шарітися й ніяковіти, бевкнувши чергову дурницю - вона, принаймні, була звичною і зрозумілою.
З нею Джонові зараз було б...
...легше?


*-*

- Навіщо ви до нього ходили?
- Хотіла переконатися, що з ним усе гаразд.
- Переконалися?
- Містере Холмс...
- Ми, здається, домовлялися, що ви не будете втручатися.
- Містере Холмс, він у жахливому стані. Йому терміново потрібно...
- Із доктором Уотсоном все буде гаразд. Мої люди тримають його під наглядом.
- Але...
- Місс Хупер. Я тримаю його під наглядом.
- Ви не лікар.
- Ви також.
- Містере Холмс...
- До побачення, місс Хупер.


*-*

Ще за три дні місіс Хадсон дещо нервово повідомляє Джонові, що купила квиток на літак до Единбурга - її шотландська небога привела трійню і потребує допомоги, то ж у гостях вона пробуде не менше двох-трьох місяців. "Джоне, дорогенький, ти ж даси собі раду?" - в голосі домовласниці тривога змішується із щасливим передчуттям подорожі й побачення з ріднею; Уотсон стримано запевняє її, що все буде в повному порядку й хвилюватися нема про що.
Наступного ранку мало не вдосвіта він допомагає завантажити в таксі важкезну валізу, бере з місіс Хадсон обіцянку щоденно приймати пігулки від гіпертонії і не перенапружуватися і невиразно мугикає у відповідь на наказ "вчасно харчуватися і не сидіти цілодобово в чотирьох стінах".
Так, авжеж, з ним усе буде гаразд, як же інакше?
Повернувшись до будинку, Джон деякий час сидить за обіднім столом на кухні над залишеним дбайливою "не домогоподаркою" сніданком, бездумно витріщаючись внікуди, а потім піднімається до себе і набирає номер Елли Томпсон.
У професійно-приязному голосі ані тіні подиву. Авжеж вона його пам'ятає. Так, звісно, вони можуть зустрітися. Ні, на жаль, на сьогодні в неї вже все розписано. А от скажімо, завтра... О котрій годині на нього чекати?..
Завершивши розмову, Уотсон вимикає телефон.
Врешті-решт, хто йому телефонуватиме? Кому він взагалі тре...


Вночі він чує кроки.
Легкі, скрадливі, вони, тим не менш, наче іржавим ножаком розпорюють тьмаву габу напівпритомності, що тепер править Джону за сон.
...Хтось...
На тумбочці обіч ліжка - нічник. Аби ввімкнути його, варто лишень піднятися на лікті й простягнути руку.
...внизу.
Він не може поворухнути ані м'язом.
Темрява тисне.
Темрява навалюється на груди чорнотою розволошеної цвинтарної землі, важко коливається навдокіл непроглядною нафтою - він намагається вдихнути, але замість повітря до легень ллється густе, нудотно-оліїсте...
Тремтять тіні на стіні. В їхньому розхресті Джонові ввижаються розхристані поли піжонського пальта. Та що ж це таке, випендрьожнику бісів, застудиться, лікуй його потім...
Кроки завмирають - біля самих дверей.
Зі-мною-нічого-не...
Ніч волога від поту.
У ночі присмак солі.


 

@темы: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, фанфик

---

Право на сказку, русская версия

Автор:  Таирни
Перевод:  Имя розы при участии  Таирни
Оригинал:здесь или скачать
Фандом: Доктор Кто
Таймлайн: второй-четвертый сезоны
Категория: просто сказка
Жанр: драма, everybody lives
Дисклеймер: все принадлежит ВВС, РТД, Стивену Моффату и остальным)
Персонажи: Десятый Доктор, Роза Тайлер, Доктор 10.5, Ривер Сонг. А также – Эми Понд и Одиннадцатый Доктор. И Мастер.

Предупреждения: 1) Наверное все-таки AU, потому что Ривер Сонг в моей вселенной уж никак не дочь Эми Понд. 2) Текст написан с учетом печально известной «сцены 135», - того, что Доктор подарил своему двойнику, который остался в параллельной реальности, зерно ТАРДИС.

Описание: Бывают сказки, которые рассказываешь для кого-то. А бывают – те, которые придумываешь для себя самого. Иногда история, услышанная от кого-то другого, продолжает болеть тебе так невыносимо, так пронзительно и неизлечимо, что единственный способ избавиться от этой боли – рассказать, что на самом деле все было совсем-не-так. И, зацепившись за маленькую, возможно, совсем незначительную деталь, пересказать историю заново, возвращая себе способность дышать.
Потому что у каждого из героев и каждого из читателей есть свое

Право на сказку

Пролог. Вневременье.

Бракує повітря. Від болю білішають очі.
Розбитою мушлею крає долоні надія.
Я хочу сказати… та ні ж бо, спитати… Я хочу
Не бути – бо ж бути без тебе я вже не зумію.
Я мала усе – а віднині – самотня й убога.
У Бога чи ж є щось для мене, крім муки і горя?..
Цей всесвіт збезлюднів. У нім не лишилось нічого,
Лиш море і небо. І я – поміж небом і морем.

***

Море.
Небо.
Я вижу их во сне каждую ночь.
Это – история о том, как я не умерла.
…Странно, раньше мне казалось, что нет ничего страшнее собственной смерти. Одна мысль о том, что все в мире останется прежним, но меня в нем уже не будет… поверить не могу, но когда-то она действительно меня пугала.
Когда-то…
Наверное, тогда же, когда я действительно верила, что самоубийство –грех.
Это – история о том, как я…
Я ненавижу себя за то, что до сих пор жива.
Это неправильно.
Так не должно быть.
Ведь – как может быть правильным мир, в котором не осталось цветов, кроме тускло-серого и блекло-желтого? Мир, в котором не осталось вкусов – только привкус крови из прокушенной насквозь губы и горьковатый налет морской соли? Мир, который дробится, словно стрекозиный глаз, как…
Мир-без-тебя.
Я не хочу больше быть в нем. Я не могу больше в нем быть.

***
Помнишь… ты сказал когда-то, что люди тратят на сон непростительно много времени, которое можно было бы использовать куда более интересно.
Я не сплю уже… третью ночь? пятую? двенадцатую?
Не знаю.
Да разве не все равно?
Ночью мне, наконец, позволено побыть в одиночестве.
Что… тебе не нравится слово «позволено»? А иначе это никак и не назовешь. Ведь рядом со мной – лучшие в мире родители… и Микки – друг, о котором можно только мечтать. Разве они могут хоть на мгновение оставить Розу Тайлер одну?
Представляешь… тогда, в первые дни после… мама даже спала на диване в моей комнате – дескать, у нее в спальне все еще воняло краской после ремонта. Она каждый вечер приносила мне в постель кружку горячего молока с медом… поправляла одеяло… а однажды даже предложила спеть колыбельную – ту самую, под которую я засыпала в детстве. И спела-таки… а я лежала, свернувшись, словно улитка, которая неизвестно где потеряла свою раковину – и не понимала, кто эта женщина и что она делает в моей комнате. И почему у нее слезы на глазах.
Ужасно, правда? Я чудовище, наверное… но меня не хватает даже на то, чтобы переживать по этому поводу.
А кроме мамы есть еще папа. Самый чудесный, самый прекрасный в мире папа… от которого отделаться еще тяжелее. Еще бы – они с Микки решили, что я, как только останусь в одиночестве, наглотаюсь каких не надо таблеток или порежу себе вены, представляешь?..
…А может… Может, они правильно решили?..
Так или иначе, днем кто-то из них всегда рядом со мной.
Моя семья. Самые дорогие для меня люди.
Иногда я почти ненавижу их.
Ведь… они не понимают самого главного.
Того, что уговаривать, спасать, пытаться утешить можно – живых.
Я не умерла тогда.
Но я – мертва.

***
Ночью… ночью можно, наконец, не пытаться играть Розу Тайлер-«да-это-сложно-но-я-держусь-и-не-смотрите-на-меня-такими-глазами».
Ночью можно просто побыть собой.
Мертвой.
Мертвым, говорят, не больно.
Мне уже – даже – не больно.
Просто… моего мира больше нет. Мой мир теперь – это тот самый пляж Dålig Ulv Stranden.
Море.
И небо.
И песок.
…Я стою на коленях среди черных острых скал, снова и снова набираю полные пригоршни песка – он течет сквозь пальцы с шелестом, напоминающим шорох крыльев мертвой бабочки, с шелестом, сводящим меня с ума.
Воспоминания… воспоминания… воспоминания…
Прошлой ночью я имела неосторожность на мгновение закрыть глаза… чтобы уже через секунду вскочить, задыхаясь от ужаса – мне показалось, что я забыла твое лицо.
…Песок… сквозь пальцы…
Меня зовут Роза Тайлер.
Это – история о том, как я…

@темы: фанфик, Doctor Who

---

Право на казку

Этот текст я писала год.
Нет, не так.
Год этот текст требовал, чтобы я его записала. Он мучал меня, приходил ко мне во сне, не оставлял в покое ни на минуту.
Я упиралась. Я честно упиралась до последнего))). Но он оказался сильнее.

Спасибо вам,  Имя розы и  Cynical bastard , - вы видели, как рождался этот текст и не убили автора, который выдавал продолжение в час по чайной ложке.
И - спасибо тебе, той, без кого этого текста бы не было.
Той, для кого я никогда не устану рассказывать Сказки.
Спасибо тебе,  KittyH
Ты прекрасная.
You are the most wonderful person in the whole universe.
И я тебя очень люблю.

**************

Фандом: Doctor Who
Таймлайн: другий-четвертий сезони
Категорія: Казка)))
Жанр: драма, everybody lives.
Дісклеймер: все належить ВВС, РТД, Стівену Моффату та іншим)
Персонажі: Десятий Доктор, Роза Тайлер, Доктор 10.5, Рівер Сонг. А також - Емі Понд та Одинадцятий Доктор. І Майстер.
Попередження:
1.)Напевне-таки AU, тому що Рівер Сонг в моєму всесвіті аж ніяк не донька Емі Понд. 2.) Текст написано з урахуванням сумнозвісної "сцени 135", себто, того, що Доктор подарував своєму двійнику, який залишився у паралельній реальності, зерно ТАРДІС.
Опис: Бувають казки, які розповідаєш для когось. А бувають - ті, котрі вигадуєш для себе самого. Іноді історія, почута від когось іншого, продовжує боліти тобі так нестримно, так пронизливо й невигойно, що єдиний спосіб позбутися цього болю - розповісти, що насправді все було зовсім-не-так. І, зачепившись за якусь крихітну, можливо зовсім незначущу деталь, переповісти історію наново, повертаючи собі можливість дихати.

Бо в кожного з героїв і в кожного з читачів є своє

ПРАВО НА КАЗКУ

Пролог. ПОЗАЧАССЯ.

Бракує повітря. Від болю білішають очі.
Розбитою мушлею крає долоні надія.
Я хочу сказати... та ні ж бо, спитати... Я хочу
Не бути. Бо бути без тебе я вже не зумію.
Я мала усе, а віднині - самотня й убога.
У Бога ж для мене - чи є щось, крім муки і горя?
Цей всесвіт збезлюдів. У нім не лишилось нічого.
Лиш море і небо. І я - поміж небом і морем.

***

Море.
Небо.
Я бачу їх уві сні щоночі.
Це - історія про те, як я не померла.
...Дивно, раніше мені здавалося, що немає нічого страшнішого від власної смерті.
Сама думка про те, що все у світі залишиться тим самим, а мене в ньому не буде... повірити не можу, але колись вона дійсно мене лякала.
Колись...
Напевне, тоді ж, коли я дійсно вірила, що самогубство - гріх.
Це - історія про те, як я...
Я ненавиджу себе за те, що й досі жива.
Це неправильно.
Так не має бути.
Адже - як може бути правильним світ, в якому не залишилося кольорів, окрім тьмаво-сірого і блякло-жовтого? Світ, в якому немає смаків - лишень смак крові з прокушеної наскрізь губи і гіркава осуга морської солі? Світ,
що дрібниться, наче бабчине око, наче скельця розбитого калейдоскопа, наче...
Світ-без-тебе.
Я не хочу більше бути в ньому. Я не можу вже в ньому бути.

 

***
Пам*ятаєш... ти казав колись, що люди витрачають на сон недоречно багато часу, який можна було б використати куди цікавіше.
Я не сплю вже... третю ніч? п*яту? дванадцяту?
Не знаю.
Та й хіба не все одно?
Вночі мені нарешті дозволено бути самій.
Що... тобі не подобається слово "дозволено"? А інакше це просто годі назвати. Адже поруч зі мною - найкращі у світі батьки... і Міккі - друг, про якого можна було б лишень мріяти. Хіба ж вони можуть бодай на мить лишити Розу Тайлер наодинці?
Уявляєш... тоді, в перші дні опісля... мама навіть спала на канапі в моїй кімнаті - мовляв, у її власній спальні все ще тхнуло фарбою після ремонту. Вона щовечора приносила мені в ліжко повну кружку гарячого молока з медом... підтикала ковдру... а якось навіть запропонувала заспівать колискову - ту саму, під яку я засинала малям. І заспівала-таки... а я лежала, згорнувшись равликом, що бозна де загубив свою мушлю - і не розуміла, хто ця жінка і що вона робить в моїй кімнаті. І чому в неї сльози в очах.
Жахливо, правда? Я чудовисько, напевне... але мене не стає навіть на те, аби перейматися з цього приводу.
А крім мами є ще тато. Найчудовіший, найпрекрасніший на світі тато... від якого відкараскатися ще складніше. Ще б пак - вони з Міккі вирішили що я, ледве залишившись на самоті, наковтаюся яких не треба пігулок чи поріжу собі вени, уявляєш?..
...А може... Може вони правильно вирішили?..
Так чи інакше, хтось із них удень постійно поруч зі мною.
Моя родина. Найдорожчі для мене люди.
Іноді я майже ненавиджу їх.
Адже... вони не розуміють найголовнішого.
Того, що вмовляти, рятувати, намагатися розрадити можна - живих.
Я не померла тоді.
Але я - мертва.

 

***

Вночі... вночі можна нарешті не намагатися грати Розу Тайлер-"так-це-складно-але-я-тримаюся-і-не-дивіться-на-мене-такими-очима".
Вночі можна просто бути собою.
Мертвою.
Кажуть, мертвим не болить.
Мені вже - навіть - не болить.
Просто... мого світу більше немає. Мій світ нині - це той самий пляж Dålig Ulv Stranden.
Море.
І небо.
І пісок.
...Я стою навколішки серед чорних гострих скель, знов і знов набираючи повні пригорщі піску - він тече крізь пальці із шерехом, що нагадує шерех крил мертвого метелика, із шерехом, що зводить мене з розуму.
Спомини... спомини... спомини...
Минулої ночі я мала необережність на мент заплющити очі... аби вже за мить схопитися, задихаючись від жаху - мені здалося, що я забула твоє обличчя.
...Пісок... крізь пальці...
Мене звати Роза Тайлер.
Це - історія про те, як я...

[≈27000 слів та хепі-енд у коментарях]

запись создана: 21.06.2011 в 08:36

@темы: фанфик, Doctor Who

---

Доктор Кто, фанвидео "Беспечный ангел".

@темы: Doctor Who, клип

---

Доктор Кто, фанвидео "Для того, кто умел верить"

@темы: Doctor Who, клип

---

Доктор Кто, фанвидео "The Show Must Go On"

@темы: Doctor Who, Десятый Доктор, Одиннадцатый Доктор, клип

---

Доктор Кто, фанвидео "Ангел-охоронець"

@темы: Doctor Who, клип

---

Доктор Кто, фанвидео "Тролль"

@темы: Эльф, Doctor Who, клип

---

Шерлок Холмс, "Любовь всепрощающая"

Оригинальное название: Love Covereth All Sins
Автор: KCS
пер.: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: G
Размер: миди
Пейринг: Шерлок Холмс, Джон Уотсон
Жанр: Drama missing scene
Отказ: Все права у сэра Артура Конана Дойла
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Аннотация: Всему есть предел, даже долготерпению Уотсона)
Комментарии: Текст переведен в подарок Sherlock
Предупреждения: перевод авторизированный
Статус: Закончен

ЛЮБОВЬ ВСЕПРОЩАЮЩАЯ

-Боже мой! - воскликнул Холмс. - Ведь я совершенно забыл о нем. Дорогой Уотсон, приношу вам тысячу извинений! Подумать только, что я упустил из виду ваше присутствие! Мне незачем знакомить вас с мистером Кэлвертоном Смитом - вы, сколько я понимаю, уже виделись с ним сегодня.
А.К.Д., "Шерлок Холмс при смерти"

УОТСОН

...Эти его слова все еще звучали у меня в ушах - даже после того, как закрылась дверь за полицией и чудовищем по имени Кэлвертон Смит. Возмущенные вопли последнего слышны были даже после того, как его вывели на улицу, и звук этот заставил меня содрогнуться; я представил на миг, как именно все могло закончиться.
Голова у меня все еще чуть кружилась - но вовсе не от осознания того, что побывавший только что в этой квартире человек был убийцей.
Две фразы, брошенные моим другом Шерлоком Холмсом в той небрежной, легкомысленной манере, что была свойственна ему после успешного завершения очередного дела.
Дорогой Уотсон, приношу вам тысячу извинений! Подумать только, что я упустил из виду ваше присутствие!
Это были его первые слова после того ада, через который его стараниями я прошел за последние восемь часов.
После того, как он вынудил меня поверить в собственную смертельную болезнь, после того,
как сомнению были подвергнуты мои профессиональные качества, после того, как меня заставили привезти Смита и выслушивать радостные излияния этиого монстра... - после всего этого он благополучно забыл о моем присутствии. И - это было мучительнее всего! - сказал, что не доверяет мне.
Если мне против воли навязывают врача, то пусть это будет хотя бы человек, которому я доверяю.
Не передать, как ранили меня эти его слова, произнесенные (неужели же?..) всего несколько часов назад. Они зацепили меня даже сильнее, чем нежелание его заранее посвятить меня в суть своей безумной затеи.
Годами я принимал как должное более чем сомнительные его выходки - потому что экстравагантность его привычек с лихвой искупалась выдающимися качествами моего друга и компаньона. Я молчал - и терпел; такова была моя роль в нашем союзе. Меня вполне устраивала убежденность в том, что я - единственный человек, которого Холмс соблаговолил допустить в собственную жизнь.
Необычные химические эксперименты, игра на скрипке среди ночи, беспорядок в гостиной, то и дело повергающий миссис Хадсон в состояние истерики, постоянные ехидные комментарии о моих -- ему же посвященных! - очерках; привычка в любое время суток вытаскивать меня из дому, дабы очертя голову ввязаться в очередной раунд того, что он любил называть "игрой" - все это было неотъемлемой составной частью выпавшей мне участи - быть ближайшим и, возможно, единственным другом самого выдающегося детектива современности.
Но сейчас... это была уже не игра. Не сорвавшийся эксперимент, не стоившее мне изрядно нервов одно из сомнительных его увлечений. И обещанная тысяча извинений, вздумай он их принести, едва ли меня разжалобила бы.
Когда за нашими посетителями закрылась дверь, неимоверное облегчение, охватившее меня при известии о том, что болезнь Холмса была чистейшей воды симуляцией, превратилось в глубочайшее, всеобъемлющее негодование. И когда Холмс обернулся ко мне, с усмешкой потирая руки, остатки самообладания приказали долго жить.
-Ну, Уотсон... - промолвил он - к моему величайшему возмущению! - без тени раскаяния. - Неплохо вышло, правда ведь?
Этот радостный тон был последней каплей - все, неведомые мне доселе эмоции, пережитые за один-единственный день, прорвали наконец плотину сдержанности, обрушившись всей своей тяжестью на ничего не подозревающего детектива.
-Да как вы смеете, Холмс?! - впервые за 9 лет нашего знакомства я повысил голос.
Его радость улетучилась в мгновение ока - и он воззрился на меня весьма удивленно.
-Как вы смеете?..- повторил я, плохо понимая, что именно имею ввиду- но, честно говоря, мне на это было наплевать. - Вы ведете себя так, как будто за последние восемь часов в этой квартире не произошло ничего, из ряда вон выходящего! Да как вы можете?
-Уотсон, ради Бога, друг мой...
-Вот только не надо про "друг мой"!
Он отступил на шаг, потрясенный.
-Уотсон, я...
-Что "вы"?! Что "вы" Холмс? Если вы собираетесь сказать, что сожалеете - не тратьте время, на сегодня с меня хватит лжи! - я выругался мысленно, понадеявшись, что он не заметил, что чертов голос все же сорвался.
-Я всего лишь хотел бы попросить вас дать мне возможность пояснить причины, которыми я руководствовался... - выдохнул он, и я с какой-то злой радостью заметил, что его бледное лицо покрылось краской.
-Какие причины, Холмс? Причины того, что вы заставили меня поверить, будто умираете? Того, что вы водили меня за нос до победного конца? Или того, чтов ы мне не доверяете?
Он вздрогнул.
-Да с чего вы это взяли, Уот...
-С чего я это взял?! - я уже почти кричал, и это заставило его отступить на шаг. - Как вы можете вести себя так высокомерно, так самодовольно, так...
-Послушайте же, Уотсон!..
-Нет, это вы послушайте, Холмс! Вы самый скрытынй и эгоистичный из всех известных мне людей! Вам кажется, что ваши необыкновенные способности дают вам право использовать всех и вся для достижения своей цели. Ну разумеется... игра, всего лишь игра, да?
Холмс попытался что-то сказать, но на меня накатило. Я уже не отдавал себе отчета в том, что именно и каким тоном говорю.
-Вы думаете, что весь мир в вашем распоряжении. Полиция, миссис Хадсон, я сам - мы все лишь инструменты, которыми вы пользуетесь в свое удовольствие, чтобы выиграть очередной раунд. Так знайте, мистер Шерлок Холмс, когда-нибудь вы поймете, что в жизни есть вещи поважнее ваших драгоценных загадок... поважнее того, чтобы всегда и во всем выходить победителем! И не будь вы таким... таким жалким бездушным автоматом, вы бы осознали это уже давно... - я осекся, осознав, что именно только что произнес.
Холмс внезапно ужасно побледнел.
-Убирайтесь! - выдохнул он, лицо его исказилось.
-С превеликим удовольствием! - парировал я; по сравнению со всеми сегодняшними событиями тон его даже не особо меня задел. - А когда вам в следующий раз понадобиться мальчик на побегушках - сделайте милость, найдите кого-то, кому вы хоть немного доверяете! Всего хорошего!
Я захлопнул за собой дверь с такой силой, что дом содрогнулся, и, едва держась на ногазх, спустился по лестнице из 17-ти ступенек. Меня трясло - от абсолютно несвойственных мне эмоций и осознания только что произнесенных слов.
Уже внизу пришлось остановиться на миг - оперевшись рукой о стену, я уткнулся лбом в сгиб локтя, тщетно пытаясь хоть немного овладеть собой.
Я был настолько не в себе, что подошедшую миссис Хадсон заметил лишь после того, как она осторожно коснулась моего плеча.
-Доктор?
-Извините, миссис Хадсон. я очень надеюсь, что скандала вы не слышали!... - ну да, как-будто она могла не слышать, с твоим-то тоном...
Она сочувственно потрепала меня по плечу. Бедной леди приходилось уже быть свидетельницей наших с Холмсом размолвок, но до такого раньше не доходило.
-Сэр, я так понимаю, что с мистером Холмсом все в порядке?
-Да, миссис Хадсон, - раздражение мое отчасти улеглось при виде заблестевших у нее в глазах слез облегчения. - Единственная опасность, которая ему угрожает - та, что за сегодняшнее я собственноручно сверну ему шею.
-Доктор? - она вопросительно указала на мой плащ.
-Я не могу остаться, миссис Хадсон. Спасибо... и извините за все это... - наверное, прозвучало все это довольно резко, но она кивнула.
-Давайте я вызову вам кэб, доктор. Там ливень и ужасный туман.
-Я пойду пешком.
-Но, доктор...
-Спасибо, миссис Хадсон, но не стоит. До свидания.
Вздохнув, она распахнула передо мной дверь. При виде творившегося на улице светопредставления, решимости пещком добираться к себе в Кенсингтон у меня поубавилось, да и злость улеглась. Я обернулся.
-Миссис Хадсон...
-Сэр?
-Проследите, чтобы мистер Холмс поел. Он утверждает, что три дня у него крошки во рту не было, и, судя по его виду, так оно и есть. Сначала что-нибудь легкое, суп, например, потом нечто посущественнее. И попытайтесь помешать ему курить, пока он как следует не поест.
Достойная леди чуть улыбнулась.
-Разумеется, доктор.
-Очень хорошо, -коротко ответил я и сквозь проливной дождь побрел к себе в домой.


ХОЛМС
Уотсон с такой силой захлопнул за собой дверь нашей (моей, поскольку он препочел моему обществу общество супруги) гостиной, что эхо этого грохота, казалось, продолжило звучать и теперь, добивая мои и без того взвинченые нервы.
Выругавшись, я рухнул в кресло у камина и уставился в пламя - его уютные всполохи, впрочем, не успокаивали, а почему-то еще более раздражали.
Я был зол. Неимоверно, страшно и - казалось мне - вполне оправданно зол.
Я человек неэмоциональный - и гнев испытываю нечасто. Но все эти обвинения, которые Уотсон бросил мне в лицо, все эти абсолютно нелепые обвинения были немалым испытанием для моего самообладания, которому и без того досталось в последние дни. Под конец я попросту сорвался.
Голова раскалывалась; я уткнулся лбом в ладони.
"Может, объясните, с каких пор вы перестали мне доверять?" - вновь и вновь я словно въяве слышал эти слова - и не мог понять, чего в них больше, злости или пронзительной обиды. Да как ему в голову взбрела такая чушь?!
"Если мне против воли навязывают врача, то пусть это будет хотя бы человек, котормоу я доверяю!" - прозвучал у меня в ушах, словно бы в ответ, мой собственный голос.
Воспоминания о той боли, что скользнула по его лицу при этих словах, заставило меня нахмуриться.
Что еще я умудрился наговорить ему, пытаясь помешать приблизиться к своему "смертному одру"? Все события этого дня вспоминались словно сквозь туман - что же я такого натворил, что могло вызвать подобную реакцию моего единственного друга?
Я без колебаний доверил бы Уотсону собственную жизнь - подобное уже имело место. В его храбрости и преданности мне бы и в голову не пришло усомниться - так что же такого произошло в этот раз, чем его так задело разыгранное мной представление - между прочим, не первое подобного рода?
Почему он, со всей своей преданностью, оказался не в состоянии меня простить?
Мои размышления были прерваны вторжение квартирной хозяйки. Я буркнул нечто нелюбезное, давая понять, что хочу остаться наедине со своими мыслями, но достойная леди проигнорировала мой красноречивый взгляд - и на столе оказался уставленный тареклками поднос.
-Мистер Холмс, соблаговолите немедленно приступить к еде, - тон ее был беспрекословен.
Я - из вредности - собирался был протестовать, но запах супа заставил вспомнить о голоде. Заставив на время замолчать уязвленное самолюбие, я уселся за стол.
Едва ли замечая манипуляции миссис Хадсон, вновь погрузился в размышления. Теперь, когда отступила злость, я понял, что решительно не представляю, что делать дальше.
- Доктор велел мне убедиться, что вы поели, мистер Холмс, - проговорила достойная леди. - И я собираюсь находиться здесь, пока эта тарелка не опустеет. Хотите побыстрее остаться в одиночестве? Отлично, значит, мне не придется долго ждать.
Я взялся было за ложку...
-Уотсон просил вас... - я надеялся, что надежда в голосе моем прозвучала не слшком явственно.
Меня одарили долгим пронзительным взглядом.
-Просил, мистер Холмс. Но на вашем месте я бы не расценивала это как знак прощения - или я вовсе не разбираюсь в людях, - ответила она на мой невысказанный вопрос.
Вздохнув, я вновь склонился над тарелкой, внезапно возникший было аппетит так же неожиданно исчез.
Миссис Хадсон выжидательно на меня смотрела, игнорировать этот взгляд решительно не получалось. У моей квартирной хозяйки, оказывается, в наличии имелось пугающее умение читать в моей душе с такой же легкостью, с которой это обычно удавалось доктору - и факт этот обнадеживающим назвать было едва ли возможно.
-Мистер Холмс...
-Не сейчас, миссис Хадсон, - отмахнулся я привычным повелительным жестом.
-Нет уж, вы выслушаете то, что я собираюсь вам сказать, сэр!!! - подобным тоном со мной разговаривали прежде только после очередного случайного - или умышленного? - урона, нанесенного мебели или ковру в гостиной. Я взглянул на нее, стараясь не выдавать охватившего меня смятения.
-У вас что-то настолько важное?
-Мистер Холмс, вы ведете себя как ребенок, - отчеканила она и направилась к выходу. От неожиданности я вскочил.
-Что?
-Вы очень любите хвалиться тонким слухом, мистер Холмс, а с дикцией у меня все в порядке. Вы-ведете-себя-как-ребенок, и кому-нибудь давно пора сказать вам об этом.
-Миссис Хадсон!!..
-Не изображайте мученика, мистер Холмс, не стоит. Сядьте-ка, мне надо вам кое-что сказать.
Под этим стремительным напором я сделал то единственное, что оставалось - опустился в кресло.
-Сэр, вы очень - ОЧЕНЬ - обидели доктора, - сказала она чуть мягче.
-Это уже понял, не могу лишь взять в толк, чем именно, - отозвался я, нахмурившись.
-Тогда вам следует прибегнуть к вашим выдающимся способностям, которыми вы так гордитесь, вместо того, чтобы жалеть себя.
-Я себя не жалею.
-Жалеете. Вы не двинулись с места с тех пор как ушел доктор и пытаетесь понять, что же вы такого сделали...
-И что с того?..
-А то, что вам следовало бы задуматься над тем, почему он реагировал подобным образом. А если эта маленькая задачка вам не под силу, значит зря доктор вас так расхваливает в своих рассказах.
Окончательно озадачив меня этим советом, квартирная хозяйка удалилась - дверь за собой, правда, она затворила значительно мнее экспрессивно, чем давеча доктор.
Я глубоко вздохнул и поднялся в поисках трубки. Что ж, попробуем. Дьявол, ну почему же он так обиделся?
Фрагменты сегодняшних событий мельтешили перед глазами словно стелышки калейдоскопа.
"Если мне навязывают врача, то пусть это хотя бы будет человек, которому я доверяю!"
"Вы, доктор, способны довести пациента до сумасшествия!"
"...с весьма ограниченными опытом и квалификацией!"
"Подумать только, я совершенно забыл о вас!"
Меня передернуло. Я что же, действительно все это...
...и еще много чего, услужливо подтвердила память.
Я попытался было поставить себя на место Уотсона и понять, как бы стал действовать в подобной ситуации...
Ох.
"Не шевелитесь, что бы ни случилось! Что бы нислучилось, слышите!" - вот что было хуже всего. мало того, что я заставил его корчиться в этом жалком закутке, с его-то ногой... - он вынужден был слушать, как этот безумец разглагольствует о том, как именно убил меня. Мой бедный доктор был уверен, что присутствует при моих последних минутах - и не смел даже обнаружить свое присутствие, связанный даннм мне словом. Господи... он же был уверен, то даже проститься со мной не успеет!..
Поступи он со мной подобным образом, я бы убил его на месте.
Я со стоном уронил лицо в ладони.
Что же я натворил!..
"Да как вы смеете, Холмс!" Он был прав, тысячу раз прав. Как я посмел? Ну да, разумеется, я же был занят расследованием, а в таких случаях меня ничего не интересует...
Нет, глупая отговорка.
Мерзко.
Мерзко, отвратительно...
Подло.
"Когда вам в следующий раз понадобиться мальчик на побегушках, сделайте милость, найдите себе того, кому вы хоть немного доверяете!"
Разумееется, он решил, что я попросту использовал его. Да нет же, нет, просто только Уотсону я мог доверить подобное задание. Выманить Смита было не так-то легко - и я знал что только у моего доктора хватит силы духа и настойчивости выкурить крысу из норы.
Только вот для Уотсона все эти мои рассуждения не значили ровным счетом ничего.
А с чего бы им хоть что-то для него значить, если ты сам ему не говоришь ни слова? - презрительно отозвался мой внутренний голос.
По крайней мере, потом, когда он уже побывал у Смита, можно ведь было... Так нет, тебе драматические эффекты подавай!..
"Есть в мире вещи поважнее ваших драгоценных загадок!"
Разумеется. Во-первых, Уотсон решил, что я ему не доверяю. Во-вторых - что я просто использовал его привязанность ко мне. А в-третьих, он, разумеется, пришел к выводу, что до его переживаний мне дела не было...
Ощущение страшной, неизбывной вины накрыло меня с головой. Да нет же, нет, мне не все равно, мне вовсе не все равно! И о чем я только думал!..
Впервые за сегодняшний день я почувствовал, что знаю, что делать. Эмоции оставим на потом, а пока...
Шагнув к двери, я рывком распахнул ее, собираясь звать миссис Хадсон...
...и встретился взглядом с квартирной хозяйкой, разглядывающей меня без тени раскаяния.
-Долго же вы, мистер Холмс, -изрекла она, прошествовав мимо меня в комнату. - Где же ваш хваленный дедуктивный метод?
Я фыркнул, не желая демонстрировать собственный разгром на всех фронтах.
-Вы никуда не пойдете, пока не поедите как следует, мистер Холмс.
-Вы чудо, миссис Хадсон. Как вы догадались, что я собираюсь уходить? - поинтересовался я куда более любезным тоном, чем давеча.
Она пренебрежительно фыркнула, выходя.
-Я вызову вам кэб, мистер Холмс.
-Спасибо вам, миссис Хадсон, - крикнул я ей вслед и добавил мысленно: спасибо даже за то, о чем вы не догадываетесь. Потом я опять вернулся к столу - следовало как можно быстрее перекусить, переодеться и отправляться в дорогу.

УОТСОН
Ливень припустил такой, что, даже будь у меня зонтик, я бы все равно вымок до нитки. Серое беспросветное небо идеально соответствовало моему состоянию.
Как же мне было стыдно!..
О чем я только думал, когда позволил себе подобный тон по отношению к Холмсу!
Этот человек способен был вывести из себя и святого - но он был моим другом, мои самым дорогим другом. Как я мог столько всего наговорить? "И не будь вы таким... таким жалким бездушным автоматом..." Да что на меня нашло?
Я знал Холмса слишком хорошо - с головой погрузившись в очередное расследование, он благополучно забывал обо всем на свете - включая меня самого. А последнее наше расследование обычным назвать едва ли было возможно - то, насколько опасен Смит, я умудрился понять даже недавнем своем состоянии беспросветного отчаяния. Следовательно, все действия Холмса были оправданы - что бы ни думал по этому поводу я лично.
Мне следовало бы уже привыкнуть к его образу действий. Я же прекрасно знал, что у него и в мыслях не было меня обидеть - как я мог наговорить ему столько ужасных вещей?
Я всегда верил в справедливость и честную игру - разве честно и справедливо было не дать Холмсу ни шанса оправдаться, объяснить его чудовищную выходку? Даже закоренелый преступник вправе пытаться защитить себя - я же лишил этой возможности единственного дорогого мне человека.
Да что из меня за друг, в самом деле?
Внезапный поток воды хлынул с карниза, под которым я проходил - прямо мне в лицо. Теперь-то уж точно на мне сухой нитки не осталось. Меня неудержимо затрясло - от холода и осознания того, как мерзко я поступил по отношению к человеку, чье мнение было единственным важным для меня в целом свете.
Продрогший до костей, я подумал было, что стоит подозвать кэб, но секунду спустя понял, что сегодняшним утром, когда ко мне примчалась перепуганная миссис Хадсон, вылетел из дому в такой спешке, что о портмоне позабыл напрочь. Завалявшейся в карманах мелочи едва хватило на дорогу к Кэлвертону Смиту и обратно не Бейкер-стрит.
Внезапно решившись, я повернул обратно. Оставлять разговор с Холмсом на завтра? Нет уж, я извинюсь перед ним сегодня, он этого заслуживает.
Я возвращался на Бейкер-стрит, собираясь сделать все возможное, чтобы спасти все, что осталось моими стараниями от нашей прежней дружбы.

ХОЛМС

Я сидел в кэбе, тщетно пытаясь заслониться от почти горизонтально летящих в лицо капель дождя и гадая, не переусердствовал ли я в своем представлении для Кэлвертона Смита. Несмотря на скормленный мне суп и несколько ячменных лепешек, чувствовал я себя отвратительно слабым и снова и снова подгонял кэбмена, больше всего желая оказаться сейчас дома.
Однако же, винить во всем мне следовало лишь себя самого. Более того, Уотсон оказался на улице в такую погоду тоже по моей вине, так что, свались мы оба с пневмонией по результатам этой ночной прогулки - ответственность будет исключительно на мне.
Я отчаянно надеялся, что у моего доктора хватило здравого смысла взять кэб, а не идти в Кенсингтон пешком. Временами его упрямство было поистине невыносимым - будем надеяться, что не в этом случае.
Я как раз поднимал повыше воротник пальто, когда внезапно увидел своего друга собственной песоной. Бедный Уотсон! Выглядел он так, как будто прогулялся под водостоком. Промокший с головы до ног, он шел в мою сторону.
Я перевел дыхание - не требовалось семи пядей во лбу, чтобы по его выражению лица догадаться о том, что он возвращается на Бейкер-стрит извиняться. Я постучал в крышу кэба, давая кэбмену знак остановиться - и выскочил ему навстречу.
-Уотсон! - воскликнул я, перекрикивая шум дождя.
Он обернулся на звук моего голоса - и на его лице мгновенное облегчение сменилось смущением. Да уж... Впрочем, время и место для выяснения отношений не самые подходящие.
-Вы словно в Темзе искупались, дорогой мой, - проговорил я, хватая его за руку и буквально заталкивая в ожидающий нас кэб; то изумление, с которым он это воспринял, немало меня позабавило. - Назад на Бейкер-стрит! - крикнул я кэбмену, забираясь в кэб вслед за другом.
-Холмс... - начал было он неловко, поднял на меня глаза - и закончил явно не так, как собирался. - Вам не следовало выходить на улицу в ваше нынешнем состоянии.
-Вам, знаете, тоже не следовало, - парировал я. - Я еще издалека заметил, что вы прихрамываете. Бога ради, почему вы не вызвали кэб?
-Вся мелочь, обнаружившаяся у меня в карманах, ушла на то, чтобы успеть добраться на Бейкер-стрит раньше Смита, как вы мне и велели, Холмс, - отозвался он, с усталым вздохом откидывая голову на спинку сиденья.
Господи.
В который уже раз, охваченный стыдом и раскаянием, я загадал, чтобы пневмония обошла нас стороной.
Мой доктор сидел, прикрыв глаза, а я мрачно созерцал никак не желающий уняться дождь. Вскоре мы были на Бейкер-стрит, а спустя несколько секунд уже подъехали к знакомому дому. Я выскочил наружу, швырнул соверен кэбмену и принялся разыскивать ключи в карманах пальто.
Уотсон выбрался следом - чуть более неловко чем обычно, и я с болью заметил, что прихрамывает он довольно сильно - верный признак утомительного безрадостного дня. Моими стараниями утомительного и безрадостного.
Я нащупал наконец-то ключ, но прежде чем успел вставить его в скважину, дверь распахнулась и на пороге возникла миссис Хадсон - воплощение домашнего уюта в этот ужасный холодный вечер.
-Господи, мистер Холмс, заходите быстрее, пока холл не затопило, - сокликнула она, отступая. - Как хорошо, что вы вернулись, доктор. Я так переживала, что зря отпустила вас без кэба... - судя по всему, сказать по этому поводу ей было что, но чувство такта удержало.
Когда Уотсон передал ей свое вымокшее пальто, я заметил, что моего друга неудержимо колотит озноб - и подтолкнул его к дверям гостиной. Все-таки, он вовсе вымотался - потому что даже не попытался возражать.
В дверях, впрочем, пришлось остановиться - остолбенев, мы смотрели на открывшуюся нашему взору картину.
Камин пылал, около него на креслах лежали два халата и стояли тапочки. На каминной доске исходил паром горячий чайник и две чашки.
Я кашлянул, пытаясь прогнать засевший в горле комок - и с усмешкой обернулся к Уотсону.
-Поистине незаменимая женщина, а? - отозвался он, перехватив мой взгляд, в его собственных глазах мелькнула тень привычной улыбки.
-Абсолютно незаменимая, - подтвердил я, помогая другу снять прекратившийся в раскисшую тряпку пиджак и набрасывая ему на плечи теплый халат. - Слышали бы вы, какую головомойку мне устроили после вашего ухода.
Он явно смутился, но тут же изумленно поднял на меня взгляд.
-Вам устроила головомойку миссис Хадсон?!
-Вот именно, - фыркнул я, засунув ноги в тапочки и завязывая пояс халата. - "Мистер Холмс, вы ведете себя как ребенок!" И это, знаете ли, было только начало.
Он усмехнулся, глядя как я наливаю чай и добавляю в него молоко.
-Осторожно, горячее, - сказал я, передавая ему чашку и дуя на обожженые пальцы.
-Просто гениальное наблюдение, мистер Холмс, - пробормотал мой друг, тяжело опускаясь в кресло у камина. Я не сдержал улыбку - замечание это для моих ушей явно не предназначалось. Слава Богу, его уже не трясло.
Взяв собственную чашку, я опустился в свое привычное кресло напротив. На минуту в комнате воцарилось неловкое молчание, прервать которое - я знал это! - придется мне.
Я кашлянул, решившись...
-Уотсон...
-Холмс?
Прозвучало это одновременно и мы рассмеялись, а затем я торопливо продолжил.
- Уотсон, позвольте я... Я много всего передумал за последний час... - поднявшись, я разжег трубку, пытаясь вспомнить, что же я планировал сказать. Подобные сцены никогда не были моим сильным местом. После безуспешных попыток облечь все свои недавние размышления в слова, я махнул руокй и решил для разнообразия попытаться хоть раз руководствоваться не рассудком, а сердцем.
-Знаете... я пришел к выводу... словом, все, что вы говорили - абсолютная истина.
Он едва не выронил чашку из рук.
-Холмс... к истине это не имеет ни малейшего отношения.
-Я еще не договорил, Уотсон. Все это истина... было истиной в тот момент. Я действовал абсолютно безрассудно. И сейчас я не в силах хоть как-то оправдаться за то, как чудовищно я с вами поступил. Я сам для себя слов оправдания не нахожу....
Я запнулся на миг, глубоко вздохнул и продолжил:
-Я могу только извиниться перед вами. Я знаю, что за сегодняшнее прощения мне нет, но все же... Вы меня когда-нибудь простите, дорогой друг?
Он задумчиво созерцал собственную чашку - и я едва ли мог с уверенностью сказать, чем был вызван заливший его лицо румянец - смущением или жаром, стараниями миссис Хадсон исходящим от пылающего камина.

За несколько секунд молчания я успел испугаться, что он действительно не примет мои извинения - ничего дургого я и не заслуживал. Наконец доктор неторопливо поднялся из кресла - и наши глаза оказались на одном уровне.
-Тому, что я сказал вам, Холмс, нет оправдания. Я повел себя абсолютно непростительно, и даже шанса вам не дал объяснить ваши действия. Так что я тоже ужасно перед вами виноват. - наши взгляды встретились - и я понял, что меня давно простили, как прощали всегда.
-Ну что же, значит все перед всеми извинились и все всех простили... - проговорил я неловко.
Негромкое покашливание за нашими спинами заставило нас обоих обернуться.
-Доктор, вы, я предполагаю, остаетесь на ужин? - невозмутимо осведомилась миссис Хадсон.
Переглянувшись, мы расхохотались впервые за долгое время.
Объяснениям придет свой черед, и о совершенных ошибках мы еще поговорим. Наверное я знал лишь одно - никогда больше я не позволю собственным безрассудным действиям разрушить наши отношения с этим удивительным человеком, с такой готовностью прощающим меня. Так что избави меня Бог от повторения подобных ошибок.

Fin

@темы: Шерлок Холмс, перевод, Джон Уотсон, фанфик

---

"Доктор Кто", фанвидео "За гранью зимы..."

@темы: Мастер, Doctor Who, клип, Десятый Доктор

---

Цикл "221B Baker St, London, the BrEttish Empire" , история восьмая

Оригинальное название: Garrideb Disaster
Автор: GM
пер.: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: G
Размер: мини
Пейринг: Шерлок Холмс, Джон Уотсон
Жанр: Drama
Отказ: Все права у сэра Артура Конана Дойла
Цикл: 221B Baker St, London, the BrEttish Empire [8]
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Аннотация: Сиквелл к "Трем Гарридебам"
Комментарии: Текст переведен в подарок Sherlock
Предупреждения: нет
Статус: Закончен

ВОПРОС ПРИОРИТЕТОВ

***

27 июня 1902 года
Несколько часов назад я вернулся домой из госпиталя. Пребывание там в качестве пациента - для врача поистине кошмарный опыт. Ощущение собственной беспомощности удручающее – и никогда еще наша гостиная на Бейкер-стрит не казалась мне настолько желанной и уютной.
Рана, которой завершилась наша вчерашняя стычка с Эвансом, оказалась неопасной – но болезненной она-таки была. К несчастью, пуля прошила мне ногу рядом со старым армейским ранением, полученным еще в 1878. Холмс настоял на том, чтобы ночь я провел в госпитале – и соизволил вызволить меня оттуда только сегодня утром, без особого энтузиазма, надо сказать. Честно говоря, я вообще не понял, зачем ему понадобилось отправлять меня в лечебницу, если Бейкер-стрит была совсем рядом со злополучным домом… Где-то в глубине сознания у меня мелькнула мысль, что настойчивость моего друга была лишь проявлением несвойственной ему растерянности и паники – и это предположение немало меня позабавило.
Я отказался от лауданума и других болеутоляющих средств – армейский опыт давал достаточно примеров неблагоприятного воздействия наркотиков, поэтому прибегать к ним без крайней на то нужды не хотелось.
Весь день сегодня я тщетно пытался заняться отчетом о деле трех Гарридебов – но задача оказалась непосильной. Во-первых, лежа писать, как выяснилось, я не умею. Во-вторых, боль была весьма ощутимой. А в-третьих…
В-третьих – рядом был Холмс. И оный Холмс старательно мешал мне сосредоточиться.
Пребывал он, надо сказать, в весьма странном настроении. Все началось с того, что меня усиленно и небезуспешно пытались разговорить – на самые неожиданные темы. Потом он потребовал, чтобы я прослушал несколько вещей Моцарта в его исполнении. Затем разговор продолжился… - а под вечер я не смог сдержать стон, неловко повернувшись на своем диване.
- Уотсон, вам необходимо принять что-нибудь… - он решительно поднялся, отложив скрипку. – И не вздумайте спорить…
Спорить у меня сил не было – поэтому я хмуро наблюдал за тем, как он достает морфий и все необходимое для инъекции. Вынужден признать, что со шприцом он управлялся вполне профессионально – ни в чем не уступая мне самому. Я не удержался от едкой ремарки по этому поводу - но ответом мне была добродушная усмешка.
- Был, знаете ли, шанс набить руку, - фыркнул он, и я в который раз возблагодарил Небо за то, что мой друг сумел отказаться от своей пагубной страсти к кокаину.

30 июня 1902.
Нет, это решительно невыносимо! Те самые забота и участие Холмса, на отсутствие которых я так часто сетовал, теперь просто сводят меня с ума! Он следит за каждым моим движением, все мои прихоти исполняются в мгновение ока… - это странное отношение окончательно убедило меня в том, что он считает себя виноватым в происшедшем. Несколько раз я пытался поговорить с ним, объяснив, что я должен пенять лишь на собственную нерасторопность – но он неимоверно упрям. Кому как ни мне знать, что переубедить этого человека невозможно – если он сам того не пожелает. А именно этого он и не желает, похоже…

01 июля 1902.
Я по-прежнему чувствую себя неважно – но это не мешает наслаждаться сполна тем непривычным покоем, что воцарился у нас на Бейкер-стрит. Я провожу дни за чтением или разбираю собственные заметки, а Холмс с головой погрузился в очередную монографию, посвященную искусству грима. Свои изыскания по этому поводу он немедленно воплощает на практике – и требует, чтобы я оценил результаты его творческих усилий. Его ровное расположение духа неимоверно радует меня – нет и намека на ту хандру, которой он предавался прежде, когда в делах наставало затишье. Не то чтобы я боялся, что Холмс вернется к своему пагубному пристрастию к кокаину – он сумел отказаться от этой отравы раз и навсегда. Но все же душевное благополучие моего друга по-прежнему является для меня поводом для неусыпной тревоги.
За последние несколько лет, надо сказать, его характер значительно изменился. Никогда еще мне не приходилось видеть Холмса настолько спокойным, сдержанным и… мягким, что ли? Неужели этот невозможный человек наконец-то повзрослел? Впрочем, не посерьезнеет он никогда – лишним доказательством этого было его сегодняшнее явление домой в облике отвратительного нищего попрошайки. Каюсь, зрелище разгневанной миссис Хадсон, выгоняющей его веником, меня позабавило… - чего не скажешь о самой достойной леди, которой очередная выходка неугомонного квартиранта вовсе не показалась остроумной..
И все же… мне кажется, в последнее время Холмс начал отказывать в помощи обратившимся к нему. С момента моего возвращения порог гостиной не переступил ни один человек, хотя дверной колокольчик не умолкает и до меня то и дело долетают обрывки каких-то загадочных переговоров, ведущихся на лестнице. Когда я отважился потребовать пояснений у самого Холмса, он в обычной своей лаконичной манере заявил, что ни о каких клиентах речь не идет и говорить здесь не о чем. Миссис Хадсон, к которой я, отчаявшись что-либо выведать у самого детектива, обратился с расспросами, тоже оказалась немногословной – так что ситуация начинала напоминать какой-то заговор молчания! В конце концов, не выдержав, я напрямую спросил у Холмса, действительно ли он выпроваживает клиентов из-за моего несчастного ранения. Весьма уклончиво (чтобы не сказать «смущенно») мне заявили нечто наподобие того, что «нам обоим давно следовало отдохнуть».
Все чаще и чаще я ловлю себя на мысли о том, что стычка с Эвансом обошлась нам обоим куда дороже, нежели могло показаться на первый взгляд. Холмс явно растравляет себе душу, считая, что виноват передо мной – а вчера вообще полушутя заявил, что собирается бросить все дела в Лондоне и перебраться куда-нибудь в деревню. Я, разумеется, поспешил заметить, что больше двух недель он там не выдержит – и сбежит обратно, но слова эти неимоверно меня встревожили.

6 июля 1902.
Мне наконец удалось завершить отчет о деле Эванса! Холмс на этот раз проявил к моим заметкам небывалый интерес. Сначала подобное внимание меня даже радовало, но потом заставило насторожиться. Годы нашей дружбы не прошли даром – я понял, что ничего случайного в жизни этого человека не бывает, а понять, что им движет на этот раз, мне пока не под силу.
Более того, мне милостиво разрешили передать очередную пачку рукописей литературному агенту. И – вещь совсем уж неслыханная! – разрешение это было собственной инициативой Холмса! Несколько часов мы занимались тем, что перебирали мои заметки, которых за последние восемь лет накопилось немало – и мне не пришлось услышать ни единого критического замечания в адрес того, что он прежде презрительно именовал «занимательными историями».
Что происходит в этом доме?!..

10 июля 1902.
Целое утро сегодня Холмс метался по квартире, переставлял с места на место пробирки и колбы, то и дело хватался за скрипку и, проиграв несколько тактов, вновь бросал ее в футляр. В конце концов, он снял пейзаж, висевший на стене – и занялся стрельбой, украшая новыми завитушками тот самый вензель 'VR'. Симптомы были мне слишком хорошо знакомы, увы.
- Вам необходимо дело, - заявил я без обиняков. – Хватит уже предаваться затворничеству из-за меня.
Впервые он не отрицал, что отказывался от предлагаемых ему расследований. Осмелев, я решился все-таки спросить, действительно ли он чувствует себя виноватым из-за недавних событий.
- Я ошибся в расчетах, - проговорил он после паузы. – Я ошибся – а заплатить за мою ошибку пришлось вам. С меня довольно подобных неприятностей, Уотсон. Я, знаете ли, слишком привык к тому, что вы рядом.
Эта неожиданная сентиментальность глубоко тронула меня, но и встревожила тоже.
- Вы предупреждали меня об опасности. И я согласился помогать вам, будучи вполне в здравом уме и в твердой памяти, - ответил я со всей возможной уверенностью. – Вы не должны винить себя в моих собственных промахах!
Мне вспомнился в высшей степени безрассудный эксперимент с корнем дьяволовой ноги, который Холмс затеял несколько лет назад на побережье Корнуолла. Кажется, подобный разговор состоялся еще тогда – и все было сказано. И все же мне пришлось еще раз напомнить своему другу, что я по-прежнему являюсь его ассистентом и вовсе не против разделить с ним риск, который являлся неотъемлемой частью любого расследования.
Холмс поспешил закрыть тему, заявив, что впредь будет браться за любое дело, буде оно покажется ему достойным затраченного на него времени. Пейзаж вернулся на свое законное место – а я все никак не мог осознать тот потрясающий факт, что впервые за время нашего знакомства последнее слово осталось за мной…

11 июля 1902.
Да, Холмс-таки изменился… Подумать только, сегодня мне удалось вытащить его из дома! Просто так, без всякой определенной цели – подышать воздухом. Мы неторопливо прошлись вниз по Бейкер-стрит в сгущающихся теплых сумерках – и я подивился тому, какое поистине необъяснимое удовольствие доставила мне эта маленькая прогулка. Воистину, только перед лицом опасности начинаешь ценить то, что имеешь…
Когда мы вернулись, моего друга уже ожидало только что доставленное письмо. Самого что ни на есть официального вида конверт позволял предположить, что нас вновь почтил своим вниманием Майкрофт Холмс. Я не стал навязываться с расспросами – а мой друг не снизошел до объяснений, отправившись вместо того на встречу со старшим братом. Встреча эта, кстати, затянулась – я уснул на диване в гостиной, так и не дождавшись возвращения детектива.

18 июля 1902
Мы возвращались с прогулки и уже были у самых дверей, когда Холмс вспомнил вдруг, что забыл зайти в табачную лавку. Я же, превозмогая усилившуюся боль в ноге, медленно поднялся в гостиную и попросил миссис Хадсон принести чай.
Просьба моя был выполнена – но вместе с чаем прибыл и посетитель. К моему вящему удивлению оказалось, что это Майкрофт Холмс собственной персоной!
Какое-то время нам удавалось поддерживать легкую беседу ни о чем – этому крайне способствовал превосходный чай, свежие лепешки и джем. Хотя отношения между мной и старшим братом моего детектива значительно переменились к лучшему по сравнению с недоброй памяти 1891 годом, были они весьма и весьма далеки от дружеских. Забота о благополучии Шерлока Холмса могла бы стать для нас точкой соприкосновения – но методы и цели наши кардинально отличались. Кроме того, я так и не смог простить ему молчание после швейцарской истории. В свою очередь, Майкрофт никак не мог смириться с тем местом, что я занимал в жизни его брата. В то же время, он (не вполне заслужено, надо признаться!) приписывал мне честь исцеления Холмса от тяги к кокаину. Возможно, именно это заставило его в итоге сменить гнев на милость – потому я и не спешил разубеждать его.
В конце концов, старший Холмс напрямую поинтересовался, к какому же решению пришел его брат. Крайне неохотно я вынужден был признать, что о вышеуказанном решении не могу сказать ровным счетом ничего, потому как Холмс не посвятил меня в него.
- Странно, я был уверен, что он расскажет, - заметил гость с усмешкой. – У Шерлока ведь, похоже, нет от вас тайн!
Оценить в полной мере двусмысленность этого замечания можно было только в свете рейхенбахских событий.
- Впрочем, поскольку дело не касается лично вас, Уотсон, он, возможно, не счел нужным…
С годами я несколько свыкся с тем, что Майкрофт рассматривает окружающих не как живых людей, а как марионеток, призванных исполнять отведенную им роль. Решительно, по сравнению со своим родственником нелюдимый зачастую Шерлок Холмс казался образчиком дружелюбия!
- Ваше участие в данном прожекте сводится к тому, чтобы оставаться здесь, на Бейкер-стрит – и таким образом заставить…хм, определенных людей… думать, что Шерлок тоже никуда не отлучался, - судя по всему, ему и в голову не приходило, что я могу отказаться выполнять его замысел.
Удар был нанесен. Я понял, что у Холмса появились дела, где мне нет места – не только из-за того, что я еще не вполне оправился после недавнего ранения, а и из-за того, что я напрочь лишен качеств, необходимых для успешной политической игры. У моего друга же в избытке было хитрости, изворотливости и умения плести сеть интриги.
Решительному напору старшего Холмса противостоять было весьма затруднительно – и, тем не менее, я решился.
– Мне все-таки кажется, что окончательное решение за нами… - боюсь лишь, что прозвучало это не так резко, как хотелось бы. Неожиданный поворот событий слишком огорчил меня. Если на одной чаше весов окажется дружеское расположение, а на другой – охотничий азарт … Разве трудно угадать, что в итоге выберет мой друг? Я тоже азартен, и приключения люблю… но больше всего меня пугало то, что меня не будет рядом с Холмсом, чтобы защитить его в случае опасности.
К сожалению, Макрофту не составило труда догадаться, о чем я думаю.
- Да ладно вам, доктор, не принимайте это так близко к сердцу, - усмехнулся он. - Просто эта работа… она не для вас, вот и все. Здесь дело в приоритетах.
– Вот как? И могу я узнать, чем же именно вам не подхожу?
- Можете считать меня гроссмейстером, которому надо любой ценой выиграть шахматную партию, - ответил он, открывая табакерку. – Каждый из игроков моей армии прежде всего является частью единого целого. Победа. Победа – вот что меня интересует. А потому каждая из моих пешек должна неукоснительно выполнять свой долг.
Я попытался было возмущенно вскинуться, но мне не предоставили такого шанса.
- Лучше всего у моего брата получается работать в полном одиночестве. Я слишком хорошо знаю, что его мало заботит собственная безопасность – а потому сделаю все от меня зависящее, чтобы защитить его… как прежде это делали вы.
Да уж… во время нашей первой встречи после швейцарских событий говорил он далеко не столь любезным тоном…
- Видите ли, Уотсон, вы абсолютно не подходите мне по одной единственной, но очень веской причине. Вы слишком преданы моему брату. Похвальная черта, право, но… Если вам придется делать выбор между долгом и привязанностью – чтО вы выберете?
Я смотрел в эти внимательные, льдисто-серые глаза, так похожие на глаза моего друга – и все же абсолютно иные. Оба мы прекрасно понимали, что его последний вопрос был риторическим – я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его брата. С удивлением я понял, что во взгляде старшего Холмса мелькнуло что-то, подозрительно напоминающее симпатию и даже уважение.
- Видите, Уотсон, именно это я имел в виду, когда говорил о приоритетах…
- МАЙКРОФТ!!!
Младший Холмс собственной персоной стоял в дверях… стоял, судя по всему, уже довольно давно. Он в упор смотрел на старшего брата – и чего только не было в его взгляде! Удивление, раздражение, злость… Отношения между ними стали, мягко говоря, натянутыми после того, как в июне Холмс отказался от пожалованного ему королем Эдвардом дворянского звания. Теперь же…
- Подслушивание чужих разговоров – не лучший способ получить информацию, - заметил Майкрофт холодно, поднимаясь и подходя к брату. – Я всего лишь имел в виду, что у Уотсона есть и другие обязательства, кроме как перед Богом и страной, дорогой Шерлок.
Холмс нерешительно покосился на меня, потом вновь обернулся к старшему брату. Последний же, дабы окончательно упрочить свои позиции, спросил напрямую, собирается ли детектив участвовать в предложенном им проекте. Детектив, впрочем, тоже был не промах, и, подхватив старшего брата под руку, увел его в неизвестном направлении, бросив на меня странный, не то насмешливый, не то сочувственный взгляд.
Следующие несколько часов я безуспешно мучился догадками и предположениями. Все крепнущая уверенность в том, что грядут перемены, хорошему настроению не способствовала.
Холмс, нервный и раздосадованный, вихрем ворвался в комнату, когда уже давно перевалило за полдень. Я был слишком взволнован для того, чтобы терпеливо ждать объяснений – потому решил сделать первый шаг.
- Ваш брат предложил вам работу в своем ведомстве… - это был не вопрос, а констатация факта.
- Потрясающая проницательность! – фыркнул он, нетерпеливо разрывая пакет с табаком. Изрядная порция последнего была пересыпана в персидскую туфлю, а затем мой друг принялся набивать трубку. Пальцы у него подрагивали – и вскоре ковер у его ног был усыпан табаком.
- И вы не приняли его предложение, - радость, прозвучавшую в моем голосе, я и не пытался скрыть.
Холмс замер на мгновенье, забыв и о трубке, и о горящей спичке в собственных пальцах – так он был удивлен.
- И как вы до этого додумались?
- Вы не рассказали мне об этом предложении. Если бы вы решились принять его – вы бы поставили меня в известность. После разговора с братом вы вернулись в плохом настроении. Кроме того, его визит сюда и наш с ним разговор вас вовсе не обрадовал. Из этого я делаю вывод, что вы отказались. Прими вы его предложение, вы бы вернулись домой в более миролюбивом настроении.
Я умолчал о том, уж виноватым он никак не выглядел – а всякий раз, когда Холмсу приходилось действовать, не считаясь со мной, вид у него был трогательно-покаянный…
- Вы абсолютно правы, мой друг! – наградой мне была быстрая, неимоверно теплая улыбка. – Абсолютно, целиком и полностью. Иногда вы воистину слишком проницательны, дорогой мой Уотсон…
Больше об этом деле в тот вечер не было сказано ни слова, тема была закрыта.

27 июля 1902.
Сегодня от Майкрофта пришло очередное письмо. Холмса не было дома весь день, а вернувшись, наконец, он наотрез отказался что-либо объяснять. Мне, впрочем, не составило труда догадаться, что старший брат продолжал настаивать – и мой детектив в очередной раз отказался. Почему? Польщу себе надеждой, предположив, что из-за того, что поручение Майкрофта по-прежнему касалось одного лишь Холмса, а не нас обоих. Нет, ни о каких сентиментальных чувствах речь не идет – просто мы оба слишком привыкли находиться рядом…

5 сентября 1902.
Только сегодня утром мы вернулись из Суффолка, где прекрасно отдохнули. Мне же, кроме того, выпал шанс познакомиться с крестной моего друга, а сам Холмс распутал не очень сложное, но увлекательное дело, связанное с собственным родовым поместьем.
Едва мы переступили порог дома на Бейкер-стрит, как прибыло послание от Майкрофта. В нем значилось, что вечером нас почтит своим визитом весьма знатная особа. Дело касается шантажа – и Холмс, разумеется, возьмется за него. К вопросам чести он относится крайне трепетно…
Итак, Майкрофт принял наши условия, и затянувшийся из-за моего ранения период бездействия подходит к концу. Надеюсь лишь, что новое дело принесет меньше неприятностей, нежели подстерегали нас в недавнем прошлом.

-fin-

@темы: Шерлок Холмс, перевод, Джон Уотсон, фанфик, 221B Baker St, London, the BrEttish Empire

---

Цикл "221B Baker St, London, the BrEttish Empire" , история седьмая

Оригинальное название: Aggie
Автор: GM
пер.: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: G
Размер: мини
Пейринг: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, Агата Хэтчер
Жанр: Drama
Отказ: Все права у сэра Артура Конана Дойла
Цикл: 221B Baker St, London, the BrEttish Empire [7]
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Аннотация: Вы еще не забыли горничную Агату из "Приключения Чарлза Огастаса Милвертона"? А она все никак не забудет "лудильщика Эскотта"))
Комментарии: Текст переведен в подарок Sherlock
Предупреждения: нет
Статус: Закончен

ЭДЖИ

***

- Внимательнее, Уотсон, внимательнее!!!
Не без раздражения я поднял глаза от кипы газет, в беспорядке валяющихся на полу вокруг меня, и взглянул на Холмса. Взгромоздившись на стул, детектив разгребал залежи бумаг на верхней полке гардероба, расшвыривая их по всей комнате. Господи… только этот человек почему-то хранит свои книги и записи в гардеробе!..
Успев привыкнуть к тому безобразию, в которое у моего друга превращалась процедура поиска любой вещи, я, тем не менее, был задет резким тоном его явно несправедливого упрека
- Холмс, я просмотрел уже все утренние газеты и две дневных. Кроме того, я вслух прочитал вам содержимое всех колонок объявлений, где могло быть упоминание о профессоре Челленджере…
- Тогда читайте еще раз! – скомандовал он в обычной своей повелительной манере. – Мне нужна его монография!
Вздохнув, я вновь склонился над газетой. Занятие было скучным в высшей мере, но Холмс был убежден, что это – единственный способ распутать дело. Его последним клиентом был известный ученый-палеонтолог, еще более эксцентричный и чудаковатый, чем мой друг.
Я бросил взгляд за окно. Холодный зимний дождь – а значит, пытаться сбежать от этого тирана под предлогом визита в клуб можно не рассчитывать. Рассеянно потирая ноющее колено, я вновь попытался подыскать подходящую отговорку для того, чтобы увильнуть от взваленного на меня задания. Не придумав ничего достойного, я вернулся к своему занятию.
Спас меня тихий стук в дверь – и, с радостью отшвырнув газеты, я потянулся за тростью.
- Мистера Холмса желает видеть молодая леди… - провозгласила наша квартирная хозяйка. По ее едкому тону я понял, что «молодая леди» не имеет счастья принадлежать к сливкам общества и не отвечает представлениям миссис Хадсон о достойных внимания клиентах для «мистера Холмса». Впрочем, многие из наших посетителей и раньше казались ей неприемлемыми. Тем не менее, я рад был любому, кто спасет меня от очередной порции объявлений.
Закрывая за гостьей дверь, миссис Хадсон с явным неодобрением покосилась на разбросанные по полу газеты. Не без легкого злорадства я подумал о том, что она скажет, побывав в апартаментах Холмса и какой нагоняй ждет моего друга…

- Прошу вас, проходите, - обратился я к нашей гостье, игнорируя недовольное восклицание нашей хозяйки. – Я – доктор Уотсон, помощник мистера Холмса. Миссис Хадсон, прошу вас, что-нибудь прохладительное…
- Мистер Холмс дома?
- Да, он вот-вот появится.
Молодая женщина лет двадцати с небольшим, опустившаяся на край дивана, была рыжеволосой и зеленоглазой. Ее одежда, речь и манеры выдавали в ней горничную из хорошего дома, - поэтому, должно быть, меня так удивил неожиданно прямой, бесстрашный взгляд и уверенная осанка.
Я окликнул Холмса, сообщив, что пришла клиентка – но мой друг лишь рассеянно препоручил мне разбираться самому. В мире дедуктивных умозаключений, где он сейчас пребывал, места для нашей гостьи не было.
- Чем мы можем быть вам полезны? – поинтересовался я, опускаясь в кресло у камина.
- Меня зовут Эджи… то есть, Агата Хэтчер. Я недавно потеряла место – мой хозяин умер. Без рекомендаций сейчас трудно найти что-нибудь достойное.
- Разумеется, - согласился я сочувственно.
Появившаяся миссис Хадсон с весьма неодобрительным видом подала чай и бисквиты и осведомилась, собирается ли мистер Холмс присоединиться к нам. Я ответил, что сие событие не замедлит, очевидно, произойти – и достойная леди отбыла столь же нелюбезно.
- Итак, чем мы можем помочь вам?
- Я… понимаете, я обручена. Только вот в последнее время он как сквозь землю провалился… - объяснение, с учетом того, что мисс Агата жевала бисквит, вышло весьма внятным.
Ситуация показалась мне банальной. Сколько их было, этих несчастных, доверчивых бедняжек, которых велеречивые мерзавцы заманивали сладкими обещаниями – для того лишь, чтобы потом бросить, да еще зачастую «в ожидании». Возмущенный подобным беспринципным поведением, я почувствовал глубокую симпатию к этой храброй и гордой девушке.
- Помогите мне найти моего жениха, доктор Уотсон, - взгляд ее был искреннен и настойчив. – Помогите, прошу. Его зовут Эскот, он лудильщик, и…
Чашка вместе с блюдцем выпала у меня из рук.
- Эскотт?! – выдохнул я, а в следующую секунду, совладав с дыханием, крикнул:
- ХОЛМС!!!
- Уотсон, да что у вас там опять та….
Мой друг ворвался в гостиную, кипя праведным негодованием – и при виде нашей клиентки замер, прервавшись на полуслове. Она же порывисто вскочила на ноги.
-ВЫ!!!
Холмс, потерявший дар речи от неожиданности – такое за время нашей дружбы мне довелось видеть впервые.
- А я-то еще думала, что мне померещилось тогда в Эплдор! Но это были вы. ВЫ! Вы просто использовали меня!
- Эджи…
- Вам просто нужно было добраться до мистера Милвертона!
Холмс казался абсолютно безучастным, когда он произнес с так хорошо знакомой мне холодноватой снисходительностью:
- Я и не рассчитывал, что вы одобрите мое поведение, Эджи. Я сделал то, что было необходимо.
Тон моего друга был ледяным, лишенным намека на какие-либо эмоции – но я, так хорошо его знавший, понял, что чувствует он себя неловко – и именно поэтому вообще снизошел до объяснений. Для большинства джентльменов нашего круга подобное легкомысленное отношение к женщине, находящейся ступенькой ниже на социальной лестнице, было привычкой, для Холмса же – лишь необходимым для достижения цели средством, которое ему самому, вне всякого сомнения, было весьма не по душе.
Молодая женщина подошла к нему; их разделяло всего лишь несколько дюймов. Выпрямленная спина, холодное лицо – и пылающие глаза. Да уж…. Она была не менее горда, чем мой друг. В другой ситуации сцена выглядела бы довольно забавно – но сейчас перед нами была та самая горничная Милвертона, с которой Холмс «обручился» в обличье лудильщика Эскотта.
Перед моим внутренним взором замелькали картины одна ужаснее другой – ведь злосчастная Эджи не замедлит обратиться в полицию с рассказом о происшедшем… Нас обвинят в убийстве Милвертона… Холмс, помнится, шутил над перспективой того, что вскоре мы будем делить тюремную камеру, как прежде – гостиную; шутка эта, кажется, оказалась пророческой…
– Эджи… - пробормотал Холмс. – Я не предполагал даже, что вы воспримете это настолько серьезно…
– Вы лгали мне!
– Я не хотел причинить вам боль.
Ни слезинки не показалось в ее глазах, но голос предательски дрожал.
– Разумеется… я для вас ничто… пустое место! Мы все для вас – пустое место…Вы использовали меня!
– Я ведь уже объяснил вам…
Договорить ему помешала тяжелая звонкая пощечина.
– Я тоже! – бросила девушка и, развернувшись на каблучках, пулей вылетела из комнаты.
Мы с Холмсом окаменели на миг; в воцарившейся тишине гулко захлопнулась за нашей посетительницей входная дверь. В состоянии, очень напоминающем панику, я понял, что решительная мисс направляется в полицию – и помчался вдогонку, забыв о больной ноге.
Нагнать ее мне удалось уже на улице.
– Мисс Хэтчер, выслушайте меня, прошу вас…
Она обернулась и несколько секунд глядела на меня в упор, размышляя, кажется, стоит ли оказать мне приём, подобный тому, коего удостоился Холмс. Неизвестно, к какому выводу она пришла бы… - но я рискнул и, взяв ее под руку, перехватил рукоять зонтика, который она сжимала так, словно от этого зависела ее жизнь.
- Умоляю, поймите, Холмс не хотел оскорбить вас. Я знаю, вы ненавидите его сейчас – но он действовал без злого умысла… - она прекратила, наконец, вырываться, и я продолжил. – Им руководили благие намерения. Если бы он не предпринял меры против Милвертона, пострадало бы множество других людей. Но – клянусь вам! – Холмс не убивал вашего хозяина. Слышите меня?
Ее лицо смягчилось; впервые, кажется, девушка взглянула на меня дружелюбно- и даже с чем-то похожим на сочувствие.
– Вы добрый человек, мистер Уотсон, а поэтому я скажу вам правду. Я ни единой секунды не считала вас убийцами… ни вас, ни мистера… мистера Холмса… Только вот… мистер Хебворт нашел чей-то башмак… - она многозначительно покосилась на мои ботинки.
Столько лукавства было в ее пристальном взгляде, что я не смог сдержать улыбку.
– Я все равно не верила ему ни минуты, - проговорила девушка наконец – неуклюжая попытка хорошей мины при плохой игре. – Всё это было слишком.. красиво, чтобы быть правдой… - тщательно скрываемая горечь прорвалась-таки через хрупкую плотину сдержанности. – Но… У горничных должны быть мечты.
- Вы не собирались просить у Холмса помощи, - догадался я. – Вы знали, кто он… знали еще тогда, в Эпплдор Тауэрс.
Она кивнула.
– Разумеется. Трудно было поверить… мой Эскотт – настоящий джентльмен… сам мистер Шерлок Холмс… - невеселая усмешка скользнула по ее губам. – Я должна была придти, и убедиться,…и… - голос сорвался, но все и так было ясно. – А он жесток...
- Это точно, - хмуро согласился я. – И не понимает, что за сокровище потерял в вашем лице, Эджи.
Она вспыхнула и отвернулась на миг.
– Холмс говорил, что у вас есть… - начал было я.
Она кивнула.
– Он дворецкий в Эпплдор… - обронила девушка неохотно, и тон ее был красноречивей любых слов. «Лудильщик Эскотт» не на шутку постарался, очаровывая несчастную девушку… Интересно, узнай она, какое впечатление произвела на бестрепетного Холмса – послужит ли это хоть в малой степени утешением?
Каюсь, я поддался минутному любопытству и принялся расспрашивать мисс Хэтчер о том, что именно рассказывал ей Холмс во время их встреч («Каждый вечер мы гуляли и беседовали. О, Боже, Уотсон – эти беседы…»). Впрочем, достойная девушка осталась верна своему возлюбленному – и тайны его выдавать не собиралась. Я, прихрамывая, шел с ней рядом – пока наконец, мы не остановились на углу.
– Вы удивительная женщина, - сказал я, поцеловав ей руку. – Я очень рад встрече с вами.
Вскоре подъехал кэб. Она улыбнулась, и, еще раз заверив меня, что не собирается обращаться в полицию, помахала рукой на прощанье.
Несколько секунд я смотрел ей вслед. Что ж – великий Шерлок Холмс потерпел поражение. И нанесла его – уже во второй раз! – женщина…
Только сейчас осознав вдруг, что стою посреди улицы в домашних туфлях и без зонта, я понял, что не только насквозь промочил ноги, но и сам вымок до нитки – и медленно отправился обратно.


***

В гостиной было тепло и – благодарение Богу! – сухо; Холмс, с ногами забравшись в кресло, глядел на пылающий в камине огонь. Покосившись на меня, он безмолвно поднялся – и вскоре в руках у меня оказался бокал с подогретым виски. Взгляд мой неумолимо притягивало алое пятно на всегда такой бледной щеке моего друга. Что ж… в конце-то концов, он еще легко отделался – я ведь с самого начала предупреждал о возможных последствиях его опрометчивого поведения. Во всей этой истории действия его вообще выглядели абсолютно возмутительными – начиная с интрижки с Агатой и заканчивая тем, что подлинный убийца Милвертона так и остался - (точнее говоря, осталась) на свободе. Слава Богу, что все наконец-то позади…
– Нашему ковру придет конец, Уотсон, если вы немедленно не пойдете переодеваться. Посмотрите, во что вы его превратили… - голос Холмса звучал как-то странно, в нем не было привычной насмешливой самоуверенности.
На смену раздражению мгновенно пришло сочувствие – и я обернулся к нему.
– Вы в порядке?
Кончиками пальцев он коснулся щеки.
– Я – да. А вот гордыне моей удар был нанесен сокрушительный … – попытка иронии, впрочем, благополучно провалилась.
– Урок вам на будущее, - заметил я, направляясь к дверям.
– Сделанного не воротишь, - ответил он и отвернулся, давая понять, что тема исчерпана. Несколько секунд я смотрел на него, словно окаменевшего в кресле, служившем, надо полагать, пристанищем для больной совести. Я знал Холмса слишком хорошо – ему было страшно, мучительно стыдно.
– К слову сказать, Эджи осталась без места. А новая герцогиня Даверкот, урожденная мисс Ева Брэкуэл, должно быть, набирает сейчас штат...
Холмс вскинул голову едва не ли не с вызовом - а я, выпустив эту парфянскую стрелу, отправился наконец переодеваться. Мы не говорили больше об этом деле – но я знаю, что Эджи сейчас занимает положение куда более выгодное, нежели раньше. Что же до Шерлока Холмса – он в очередной раз понял, что изрядно недооценивал представительниц слабого пола.

@темы: Шерлок Холмс, перевод, Джон Уотсон, фанфик, 221B Baker St, London, the BrEttish Empire

---

Цикл "221B Baker St, London, the BrEttish Empire" , история шестая

Оригинальное название: Icarus Descending
Автор: GM
пер.: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: PG
Размер: миди
Пейринг: Шерлок Холмс, Джон Уотсон
Жанр: Angst, Drama, Missing scene
Отказ: Все права у сэра Артура Конана Дойла
Цикл: 221B Baker St, London, the BrEttish Empire [6]
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Аннотация: Холмс продолжает методично заниматься самоуничтожением - и доктор, отчаявшись, обращается за помощью к коллеге. Но стоило ли это делать?
Предупреждения: нет
Статус: Закончен

ПАДЕНИЕ ИКАРА

Глава 1.

***

14 марта 1897 года

В тот день с утра – а оно выдалось холодным и сырым на редкость! - я потратил несколько часов, приводя в порядок свои заметки. Последние несколько месяцев были беспокойными – Холмс оказался вовлеченным в добрый десяток расследований, самым свежим из которых было дело Душителя из Вест-Энда. А результатом – результатом были, как всегда, бессонница, нервное переутомление, плохой аппетит… Вдобавок, он продолжал отравлять себя табаком и – что меня пугало неизмеримо больше! – кокаином. Наркотик давно уже перестал быть панацеей от бездействия или стимулятором, когда дело заходило в тупик – Холмс зависел теперь от той иллюзорной и разрушающей исподволь эйфории, которую давал кокаин.
Здоровье Холмса было источником моей непрестанной тревоги. Вновь и вновь лестью, уговорами, упреками я пытался заставить его нормально питаться и спать ночами – но все мои усилия были тщетны. Я боялся, что крах неизбежен… что по собственной несчастной слабости мой друг лишится тех уникальных интеллектуальных возможностей, которыми он был так щедро наделен. И еще – еще меня терзал неотступный страх, что в конце концов наркотик просто убьет его самого.

Холмс производил впечатление одержимого; невидимые постороннему глазу призраки рвали на части его душу, ломая волю, лишая сил. Все годы нашей дружбы я исподтишка наблюдал за ним, пытаясь понять, что в его прошлом сделало его таким. Более того, несколько раз я даже ездил в Вену на пресловутые конференции, посвященные психоанализу, надеясь, что знания, обретенные там, помогут мне найти ответ. Увы, единственное, что я мог утверждать теперь с полной уверенностью – это то, что Холмс неумолимо и верно сводил себя в могилу. Сознательно или нет – не знаю, но в последнее время он оказался как никогда близок к своей цели.
Как я мог допустить это? Почему я не остановил его раньше? До того, как его рассудок и здоровье оказались на грани?

Опустившись на колени у огня, я поворошил угли в камине; тлеющая зола вспыхнула на миг алым - ослепительно ярко, словно хвост кометы – и рассыпалась пеплом. В этом, определенно, был некий мрачный символизм, подумалось мне.

Последние несколько часов Холмс, облаченный в мышиного цвета халат, провел скорчившись в кресле и глядя в огонь застывшим, лишенным всяческого выражения взглядом. Единственным доказательством того, что он жив, была слабенькая струйка дыма, что вилась над его трубкой.
Я перевел дыхание.
- Холмс…
- Да? – отозвался он после паузы.
- Нужно принимать меры.
- У нас нет работы, Уотсон.

Кочерга, что все еще была у меня в руках, безжалостно вонзилась в самое сердце умирающего огня, искры рассыпались каскадом. Так и не поднявшись с колен, я обернулся к нему, старательно сдерживая раздражение.
- Вы знаете, о чем я.
Холмс по-прежнему смотрел куда-то сквозь меня, вглядываясь в пламя.. А я – я ждал, решив во что бы то ни стало разговорить его.
- Уймитесь, Уотсон. – безнадежно выдохнул он наконец. – Прошлое изменить вам не под силу.
- Пусть так – но мы можем хотя бы попытаться исцелить нанесенные им раны.
- И от этих снов меня избавить у вас вряд ли получится…
Значит его опять мучают кошмары.
- Если вы позволите мне помочь вам, мы попробуем вместе разобраться с ними.
Он вдруг взглянул на меня в упор – и на какой-то миг мне показалось, что мой друг готов поддаться моим уговорам, признав, что нуждается в немедленном лечении. Но увы – секунду спустя он вновь отвел глаза, и по тому, каким непроницаемым сделалось его лицо, я понял, что очередной шанс пропал втуне.
- Ничего нельзя сделать.
Вновь и вновь мы возвращались к одному и тому же, но сегодня вместо привычной жалости эта самоубийственная обреченность вызвала почему-то злость. Демонстративно развернув дневную газету, я размышлял о том, что, буде моему другу действительно до такой степени безразлично собственное благополучие, позаботиться о нем придется мне самому. Единственным вопросом было – как провести Шерлока Холмса человеку, чей интеллект значительно уступал его собственному? Мои аргументы действия не возымели… - возможно, молчание подействует?
Холмс безучастно дымил трубкой, похоже, так и не услышав ни единого произнесенного мной слова. Далеко не сразу я понял, что опять потерпел поражение, и раздражение, злость, отчаяние вновь нахлынули удушливой волной. Холмс опять был под воздействием кокаина – именно это было причиной его глубокой апатии.
Признаюсь, я не мог этого вынести. Почему за свой уникальный дар, оказавший неоценимые услуги обществу, он вынужден был так страшно расплачиваться? Как я мог помочь ему, если только самому Холмсу было под силу расстаться с пагубной привычкой?
- Холмс…
Отчаяние, прозвучавшее в моем голосе, возымело действие. Он обернулся, острый взгляд полоснул меня по самому сердцу.
- Я не нуждаюсь в ваших медицинских консультациях, - голос был таким же ледяным и безучастным. – Будет лучше, если вы не станете вмешиваться.
- Вы что, думаете, что я позволю вам медленно разрушать собственное здоровье?
Я вскочил на ноги, и, не в силах сдерживаться, отошел к камину. Как он мог быть настолько эгоистичным и равнодушным? Разумееется, Холмс прекрасно знал, как много значат для меня его жизнь и благополучие – ведь наши судьбы были надежно переплетены. После всего, через что мы прошли вместе – он всерьез полагал, что я не попытаюсь предотвратить несчастье?
Усилием воли подавив собственную обиду и огорчение, я сделал еще одну попытку.
- Но я обязан помочь вам, Холмс. Если вы не доверяете мне – я позову другого врача.
- А я вам запрещаю это делать! – пренебрежительно фыркнул он.
В тоне его, впрочем, больше было вызова, чем отторжения - и я понял, что моя провокация удалась.
- Если вы отказываетесь от моей помощи, я немедленно привезу к вам любого другого специалиста. Вы в очень плохом состоянии, Холмс… вы на грани срыва, и я не собираюсь сидеть сложа руки!
Он демонстративно отвернулся, глядя в пламя камина.
- Не нужны мне ваши шарлатаны, Уотсон.
- В таком случае, позвольте мне оказать вам помощь!
- Нет.
- Если вы отказываетесь следовать моим советам, тогда, в качестве вашего доктора и вашего друга я обязан…
- Тогда забудьте о том, что вы мой доктор!
- Я не могу об этом забыть! – кажется, голос у меня все-таки сорвался. – Неужели вы не понимаете, что…
Отчаяние охватило меня. Крайне неохотно – но я мог смириться с тем, что он сомневается в моих медицинских познаниях. Но как он посмел сомневаться в моей дружбе?
- В качестве моего друга, вы будете действовать согласно моим пожеланиям, - проговорил он холодно.
И вновь из памяти всплыли картины далекого прошлого… безобразный спектакль, разыгранный им для Кэлвертона Смита. Однако теперь его жизнь действительно была в опасности – и отступать я не собирался, как бы этого его ни злило.
- В качестве вашего друга, - проговорил я едва слышно, -я не могу допустить, чтобы это продолжалось.
Холмс покачал головой.
- Коль скоро вы считаете себя моим другом, поступайте так, как я этого хочу. В противном случае – ничто вас здесь не держит.
У меня сжалось сердце и тугой комок страха подкатился к горлу, мешая дышать.
Ничто не держит?
Единственный раз он предложил нам расстаться – тогда, во время недоброй памяти поездки в Швейцарию. Холмс настаивал, что я должен покинуть его немедленно, чтобы не подвергаться опасности. Тогда я отказался наотрез – впервые за все годы нашего знакомства последнее слово в споре осталось за мной.
Вздумай он сейчас открытым текстом потребовать, чтобы я покинул Бейкер-стрит – я откажусь и не отступлю, какие бы аргументы он ни приводил. Моя совесть, моя преданность этому человеку требует от меня единственного – оставаться с ним рядом…
И тем не менее… тем не менее, ужас охватил меня, а его слова причинили едва ли не физическую боль. Кто из нас был ему нужнее, кто из нас был ему дороже – кокаин или я?
Когда наконец у меня хватило мужества заговорить, собственный голос показался мне чужим.
- Вы имеете в виду, что мне следует переехать?.
- Нет,- прошептал он, - и в дрогнувшем его голосе был отзвук того самого страха, что терзал сейчас меня.
Одно это короткое слово вернуло мне способность дышать. Итак, Рубикон перейден… и что бы ни произошло теперь, я останусь рядом с ним. Вдвоем нам многое под силу. Мы справимся с чем угодно – включая его болезнь.
-Н ичего. Нельзя. Сделать, - повторил он безучастно. Эту фразу мне приходилось слышать уже несчетное количество раз, но сегодня я не настроен был мириться с этой безнадежной летаргической обреченностью.
- Если я в качестве врача вас не устраиваю, мы немедленно обратимся за консультацией к другому специалисту, – убедившись, что он на улицу он меня не вышвырнет в любом случае, я решил идти напролом.
-Я не собираюсь ни к кому обращаться.
- В таком случае, собирайте вещи. Вам надо отдохнуть, - я сам не понимал, откуда взялся этот резкий безапелляционный тон, мне абсолютно не свойственный. – Мы сегодня же уезжаем из Лондона.
- Это ничего не изменит
- И тем не менее мы уезжаем.
Даже не обернувшись в мою сторону, Холмс молча поднялся со стула, пересек гостиную – и достал из верхнего ящика письменного стола зеленый сафьяновый футляр.
…Исчерпывающий в своей полноте и выразительности ответ…
Я не мог больше этого выносить. Не было никаких сомнений в том, что эта партия осталась за ним. Холмс не располагал ни выносливостью, ни терпением, присущими мне – но у него было куда более верное и безжалостное оружие – его потрясающая бессердечность.
Я вынужден был отступить – но сдаваться не собирался, а потому отправил телеграмму старому университетскому приятелю, попросив снять на мое имя коттедж в Корнуолле. Хочет Холмс того или нет, я все равно увезу его из города. Вдали от привычной обстановки, он не будет противиться моим попыткам помочь ему – так, по крайней мере, я полагал.
Никогда еще я не чувствовал себя настолько опустошенным. Я не смог уберечь своего друга, не смог защитить его от него самого. Кто я такой, в самом деле? Обычный врач с ограниченным опытом – мне следовало давным-давно обратиться за консультацией к кому-нибудь с более высокой квалификацией. Впрочем, Холмс никогда бы не потерпел постороннего вмешательства. Но сейчас – сейчас уже просто нет выбора…
Отчаяние подтолкнуло меня к действиям в равной степени решительным и необдуманным. Я поехал к доктору Муру Эгеру с Харли-стрит, широко известному специалисту по нервным расстройствам, который считался лучшим в своей отрасли. Услуги его стоили недешево, да и высокомерен он был невыносимо, но сейчас ни деньги, ни самолюбие не имели для меня значения.
Это был невысокий худощавый человек со щеголеватой бородкой и моноклем в золотой оправе – последний, впрочем, был чистейшей воды данью моде, поскольку владелец ни разу не воспользовался им. Не вдаваясь в подробности, я описал ситуацию, упомянув о нежелании Холмса прибегать к посторонней помощи.
К моему удивлению, Эгер согласился навестить нас следующим утром Энтузиазм, проявленный им при известии о том, что в его услугах нуждается «сам великий мистер Холмс», заставил меня поморщиться – но выбирать не приходилось. Коль скоро этот человек действительно лучший – Холмса должен консультировать именно он.
Я осторожно предупредил Эгера, что Холмс несколько не в себе, на что доктор ответил, что ему и раньше приходилось сталкиваться с подобными случаями. Кроме того, он заявил, что читал все мои рассказы – и знает, чего ожидать. Не могу сказать, чтобы эти заверения успокоили меня – дом на Харли-стрит я покинул с тяжелым сердцем.
***
Весь день и большую часть вечера я провел, бесцельно слоняясь по городу, плохо понимая, куда и зачем иду.
Мы были друзьями… мы были больше чем друзьями, нас было двое в созданном нами же замкнутом мирке. Да, у меня было несколько приятелей в клубе. Да, Холмс был знаком с двумя-тремя людьми, разделявшими его увлечение наукой – но общение их ограничивалось редкой перепиской. Его отношения с Майкрофтом тоже весьма затруднительно было назвать близкими, что же до меня – то моя привязанность к Холмсу и сравниться не могла с привязанностью, которую я испытывал к собственному покойному брату. Невозможно было даже на миг представить, что я могу оказаться вдали от Бейкер-стрит, вдали от единственного дорогого мне человека.
Разумеется, я никогда не покину его по доброй воле – каким бы невыносимым, резким и упрямым он ни был. Не покину - пусть даже я не в силах излечить Холмса от тяги к наркотику (в последнее время я все чаще склонялся к мысли, что кокаинисткой была его мать – и, возможно, умерла она от передозировки наркотика, случайной или преднамеренной). Если – Боже упаси нас от этого! – осуществиться то, чего я боялся больше всего и кокаин в конце концов убьет моего друга – он умрет у меня на руках.
…Возможно ли, что он переменит свое решение и потребует-таки, чтобы я переехал? Едва ли. Где-то в глубине моей души жила твердая уверенность в том, что, какой бы глубокой не была сейчас зависимость Холмс от кокаина, он никогда не позволит наркотику разрушить нашу дружбу. Он нуждался во мне – нуждался в моей помощи и поддержке, хотя ни разу и не признал этого вслух.
Что мне делать, если Холмс откажется принять помощь Эгера? .. Как это – «что»? Я буду продолжать заботиться о нем в меру своих скромных возможностей – потому что не могу позволить моему другу свести себя в могилу.
***
Я нарочно вернулся на Бейкер-стрит поздно вечером – неизбежное объяснение в мои планы не входило, тем паче, если он все еще под влиянием ненавистной отравы.
Но нет - Холмс спал на диване в гостиной, больше напоминая жалкую тряпичную куклу, нежели живого человека. Осторожно обойдя разбросанные по полу газеты, я подошел ближе и некоторое время безмолвно наблюдал за ним. Похоже, действие кокаина в этот раз длилось не долго…
В какой-то момент я уже решил было просто выбросить запасы наркотика, но тут же понял, как по-детски будет выглядеть этот поступок. Холмс просто купит еще - и скандала не миновать. Ко всему прочему, мне предстояло объясняться с миссис Хадсон – комната больше напоминала крысиную нору, чем человеческое жилье.
Нет, единственный способ противостоять Холмсу – сохранять хладнокровие. Перемудрить его мне в любом случае не удастся, так что остается попробовать переупрямить. В коротких случайных стычках последнее слово оставалось за ним, но в затяжном противостоянии свойственные мне терпение, решительность и упрямство сыграют не последнюю роль.
Несколько успокоенный этой мыслью, я поудобнее устроил спящего Холмса на диване и укрыл его пледом. Дежа вю… незабываемый день его «воскресения». У меня просто не укладывалось у голове, как все могло настолько измениться. Проклятый кокаин подчинил себе не только Холмса – он управлял нашими судьбами…
Расстроенный, я с тяжелым сердцем поднялся к себе.



Глава 2.

***
Ночь выдалась беспокойная. Я не находил себе места и боялся заснуть, опасаясь, что моя помощь может понадобиться в любую минуту. Иногда под влиянием наркотика Холмса мучили кошмары – внушающие ужас обрывочные видения из прошлого и мрачные предвестники будущего. В таких случаях я оставался рядом с ним до рассвета.Однако этой ночью сон его был спокоен, а под утро, когда я наконец позволил себе задремать, меня разбудил звук неуверенных шагов – мой друг бродил по комнате, явно не находя себе места. Осознание того, что очередная стычка неминуема, заставило мое сердце сжаться.
Когда я спустился в гостиную, воздух в ней был сизым от едкого табачного дыма.Холмс скорчился в кресле у едва тлеющего камина. Выглядел он ужасно – без кровинки в лице, безучастный, с отсутствующим тусклым взглядом. Глаза обметали темные, едва не черные круги, волосы были взлохмачены. Как и всегда в подобных случаях, он был облачен в мышиного цвета халат и зябко кутался в плед.
Миссис Хадсон по какому-то наитию, свойственному квартирным хозяйкам, завтрак не подала, только кофе. Признаюсь, я предпочел бы что-нибудь покрепче, но прибегать к искусственным стимуляторам не хотелось – Холмс успешно справлялся с этим за двоих, а кому-то из нас необходимо было оставаться в здравом уме и трезвой памяти.
Холмс, которого я, входя, сдержанно приветствовал, казалось, даже не заметил моего поялвения. Сафьяновый футляр он, против обыкновения, оставил на виду.
Допив кофе, я перебрался к окну и теперь бесцельно вглядывался в серую утреннюю морось, так хорошо отражавшую настроение последних дней. Я вспоминал доктора Джекила и мистера Хайда; в случае Холмса контраст не был столь разителен, но определенное - и пугающее! - сходство с ситуацией, описанной в рассказе Стивенсона несомненно присутствовало. Блестящий сыщик – и старательно загнанные куда-то в неизмеримую глубину души демоны прошлого, сейчас прорвавшиеся наружу и приведшие моего друга в столь плачевное состояние, вынуждая искать забвения в наркотике.
По его поведению я понял, что сегодня шприц уже побывал у него в руках – то ли он таким образом пытался придать себе храбрости перед неизбежным столкновением со мной, то ли иллюзорная эйфория, вызванная наркотиком, должна была сыграть роль маяка в обступающей его тьме, «когда силы зла властвуют безраздельно» - кажется, именно этим словами напутствовал он некогда меня перед поездкой в Баскервиль-холл. Этим утром я всерьез задумался над тем, в состоянии ли лучший детектив Европы и скромный лондонский врач противостоять силам тьмы, таящимся в человеческой душе.
- Уотсон, - в глухом голосе явственно прозвучало раздражение. – Вы вызвали сюда врача по фамилии Эгер.
Толко теперь я заметил лежащую около сафьянового футляра телеграмму и едва смог сдержать улыбку. Что ж, по крайней мере он еще в состоянии делать выводы… а мое молчание вынудило его начать разговор. Это уже хорошо.
- Это доктор с Харли-стрит.
- Шарлатан!
Не поддаваясь на провокацию, я молча занялся сигарой.
- Да что ваш доктор с Харли-стрит может обо мне знать! – фыркнул он со всем презрением, на которое был способен.
- Немало, я полагаю.
Показалось мне – или я действительно расслышал сдавленный смешок?
- И когда ваш Эгер придет?
- Примерно через полчаса.
- Без толку… - подобной смеси горечи, обреченности, вызова и тоски мне в его голосе слышать доселе не приходилось.
Я боялся, что будет хуже. Он мог просто уйти. Мог запереться у себя в комнате, отказавшись встречаться с Эгером. Мог… - но нет, это выглядело бы жалко, а Холмс не мог допустить подобного.
Он мог вышвырнуть мои вещи и меня самого на улицу – вот уж повод для пересудов получили бы местные сплетницы! – но подобный образ действий не был ему свойственен. Он мог просто потребовать, чтобы я ушел, навсегда исчезнув из этого дома и из его жизни – и я был благодарен, что он не сделал этого, потому что для меня это равносильно было бы смерти.
Холмс был способен на многое… - но то, что чрезвычайных мер до сих пор не последовало, несколько обнадеживало. Возможно, в глубине души он признавал, что помощь ему действительно необходима – но был слишком горд для того, чтобы попросить о ней.
Думаю, его бы позабавил тот факт, что предстоящий визит Эгера меня тоже вовсе не радовал. Я знал, насколько дорожит мой друг своим уединением. Впустить постороннего в наш замкнутый мирок – да еще позволить ему проникнуть в самую седцевину его – это казалось поистине бессмыслицей. Но другого выхода не было. Хотя, скажу честно, я расчитывал, что сама моя угроза привести к нам в дом врача заставит его пересмотреть свое поведение. Возможно, он полагал что я блефую? В таком случае, вынужден признать, что он меня недооценивал…
Холмс удобнее устроился в кресле и принялся трубкой выбивать ему одному ведомый ритм на поручне, мрачнея на глазах.
- Вы останетесь? – тон его был требователен и тревожен одновременно. Конечно же, он хотел, чтобы я остался – но просить об этом не стал бы никогда.
- Я собирался остаться, да. Но если вы хотите, чтобы я ушел…
- Нет! Ни в коем случае! –вскинулся он. – Это была ВАША идея, доктор. Разумеется же, вы имеет право остаться и полюбоваться на результат своих усилий…
За все время нашего разговора Холмс ни разу не взглянул на меня. Вот и теперь, откинувшись на спинку кресла, он всецело погрузился в созерцание потолка.
- Я не думаю, что будет чем любоваться, - ответил я хмуро.
Он фыркнул - насмешливо, но вовсе не враждебно. Было ли это свидетельством того, что не все потеряно?
Звякнул дверной колокольчик.
Я вскочил, едва сдерживая волнение и только сейчас вспомнив о чашке с давно остывшим кофе в руках. Осторожно пристроив ее среди бумаг на столе, я открыл дверь – лишь для того, чтобы принять у вошедшего Эгера пальто, шляпу и трость, переданные мне жестом невыносимо высокомерным. Весь он – смуглый, с густой черной бородой, безукоризненно одетый – казался воплощенной надменностью. Едва оказавшись в комнате, он уставился намоего друга, пронзая его пристальным изучающим взглядом.
- Мистер Холмс…
Мой друг не ответил. Он по-прежнему сидел в кресле, по-турецки скрестив ноги, непроницаемый, словно буддистский монах. Единственным, чего удостоился Эгер, был едва заметный кивок головой – гость тут же почувствовал себя уверенней и уселся на мое привычное место напротив.
- Я думаю, можно обойтись без долгих предисловий, мистер Холмс. Мне одного взгляда хватило, чтобы узнать вас – и я с очень рад нашему знакомству. Среди моих пациентов были люди очень известные – и рад, что вы теперь в их числе – самодовольство в его голосе сделало бы честь самому Холмсу в его лучшие дни.
Я был потрясен. Сложно было определить, кто их них более высокомерен, более холоден и надменен – Холмс или Эгер. Уложив врученные мне еще в дверях вещи гостя на диван, я остановился за спинкой кресла моего друга.
- Вам незачем здесь оставаться, Уотсон, - бросил Эгер небрежно.
То, что меня пытались выдворить вон, как обычную прислугу – это одно. Но то, что происходило это именно сейчас, когда здоровье моего друга было в опасности – это переходило все границы. Я заметил, что Холмса от подобного отношения передернуло – и его молчаливая поддержка придала мне уверенности.
- Мистер Холмс - мой пациент, - происходящее все еще не укладывалось у меня в голове. – Разумеется, я никуда не уйду.
- Теперь он – МОЙ пациент, - бросил Эгер, не снизойдя даже до того, чтобы взглянуть на меня. – В вашем присутствии нет необходимости.
Холмс выпрямился в своем кресле, лицо его оставалось непроницаемым, как лик каменной статуи
- Мистер Холмс, насколько я могу судить, в вашем случае речь идет о переутомлении.., да, именно такой вывод я делаю из замеченных мной симптомов… - то, что эти симптомы были сообщены ему мной днем раньше, разумеется же, упомянуто не было.
- Какая проницательность.
Это были первые слова произнесенные Холмса за все время пребывания Эгера в гостиной. Ледяного тона, которым они были произнесены, гость не заметил.
- Вашими нервами я займусь, мистер Холмс. Разумеется, срыв недивителен – мне прекрасно известно, что такое для человека талантливого суметь выжить в этом убогом мире.
- Кокаин, стало быть, не при чем? – поинтересовался Холмс иронически
Эгер лишь отмахнулся -разумеется,наркотик был не причем – дань моде, не более. Он и сам несколько раз прибегал к опиуму – без всяких разрушительных последствий.
Холмс удивленно поднял брови и обернулся ко мне. Я не выдержал.
- Как вы можете утверждать, что кокаин…
- Вы не химик.
- Вы тоже!
Холмс сдавленно расмеялся – разумеется же, над нами обоими. Я не понимал, как он может веселиться, когда речь шла о его собственном здоровье и благополучии.
Я понял, что Эгеру до Холмса дела нет и не было. Что сиятельный доктор озабочен исключительно собственной репутацией, а пациент в этой комнате интересует меня одного. Идея пригласить сюда медицинское светило была глупостью несусветной – и Холмс имел полное право высмеиваться меня.
Эгер наконец-то удостоил меня взгляда искоса.
- Уотсон, это частная консультация. Ваше мнение не имеет к делу ни малейшего отношения.
Подобная наглость заставила меня задохнуться.
- Да как вы…
- Вы меня для пререканий позвали? Оставьте нас, доктор. Вы мешаете мне работать, вмешиваясь в то, что не входит в вашу компетенцию.
Неожиданно Холмс рывком поднялся, отбросив плед, в который до тех пор зябко кутался. Скрестив руки за спиной он подошел к камину и, остановившись у огня, обернулся к Эгеру. Глаза у него нехорошо блеснули.
- Уотсон останется, - проговорил он не терпящим возражений тоном.
На этот раз у Эгера хватило сообразительности уступить.
- Прежде всего меня интересует ваше здоровье, мистер Холмс. Вам действительно следовало позвать меня раньше, - добавил он. – Как вы могли тянуть с этим так долго, Уостон? Вы, в конце концов, всего лишь обычный врач с ограниченной квалификацией…
Его грубость задела меня, но, увы, в его словах была доля истины. Я действительно потратил непростительно много времени впустую… и я действительно был всего лишь военным хирургом в отставке. Опрометчиво решив, что знаю Холмса как никто другой, я потерпел поражение, подставив этим под удар своего единственного друга.
- Доктор Уотсон куда более квалифицированный врач, чем вам кажется… - обронил Холмс едко.
- Простите меня, мистер Холмс, но не вам об этом судить, - вскинулся Эгер.
- Ну знаете! – вскричал я, не в силах больше сдерживаться. – Ваше поведение по отношению к мистеру Холмсу возмутительно! Вы говорите о нем так, словно его рядом нет, вы отрицаете, что наркотик действительно повлиял на его здоровье, и это влияние…
- Я специалист, Уотсон, - прошипел Эгер. – Я специалист, и в вашем одобрении своих методов работы не нуждаюсь! Человек с расстроенными нервами – все равно что ребенок. И мне платят за то, чтобы я этого ребенка лечил! – он обернулся к Холмсу, который пристально наблюдал за ним потемневшими, сузившимися глазами.
- Я настаиваю на длительном и серьезном лечении, мистер Холмс. Моя лечебница в Уэльсе…
- Я не собираюсь ехать ни в какую лечебницу! – огрызнулся Холмс.
- Смена обстановки – первый шаг на пути к выздоровлению, - настаивал Эгер.
Надо же, хоть в чем-то наши с ним предписания сходятся…
- Мистер Холмс не нуждается в услугах вашей клиники, - решительно вмешался я.
- Не вмешивайтесь, Уотсон! Ваше невежество итак дорого обошлось мистеру Холмсу! Посмотрите только, до какого состояния вы его довели!..
- Достаточно! – рявкнул Холмс так, что оконное стекло отозвалось жалобным звоном.
Оба мы – и Эгер, и я – обернулись к моему другу.
- Уходите, доктор Эгер. – непререкаемым тоном скомандовал Холмс. - Мы не нуждаемся больше в ваших услугах.
Эгер покраснел от гнева… взглянул на Холмса… на меня… снова на Холмса…
- Счет я вам пришлю, - процедил он сквозь зубы.
Он бормотал вполголоса еще что-то, пока я выпроваживал его.
После того, как за нашим незадачливым визитером закрылась дверь, я какое-то время оставался в передней, пытаясь собраться с мыслями. А потом, не в силах сейчас встретиться взглядом с Холмсом, взял пальто, шляпу и трость и отправился куда глаза глядят. Это был провал. Окончательный и бесповоротный.
Несколько часов я слонялся неприветливыми мокрыми лондонскими улицами – в последнее время подобыне прогулки начали входить у меня в привычку. Скоро стемнело, а я все еще бродил под дождем, плохо сознавая, где нахожусь и куда иду. Помню, меня остановил полицейский, которому мое поведение и внешний вид, должно быть, показались подозрительными. Только тогда я понял, что на улице ливень, а я без зонта.
Итак, я возвращался на Бейкер-стрит, медленно и неохотно, так и не решив, что же делать теперь, в сложившейся не без мого участия ситуации. Все мои начинания заканчивались провалом, однако я понимал, что Холмса необходимо избавить от его пристратия к наркотику.
Вновь и вновь я пытался понять, что же толкает Холмса на подобное безумство. С каждым годом нашей дружбы его зависимость от наркотика крепла, а поведение становилось все более непредсказуемым. В какой-то момент мне начало казаться, что моя поддержка помогает ему взять себя в руки… но потом был Рейхенбах и долгие три года моего одиночества и его путешествий по миру. Когда же Холмс наконец вернулся – я обнаружил, что кокаин полностью подчинил его себе. Все мои уговоры и упреки пропадали втуне. Более того, наркотик начал сказываться на его умственных способностях
И все равно я останусь с ним рядом, что бы там ни было. Я вновь и вновь буду пытаться убедить его – хотя едва ли могу представить себе, в каком настроении будет он теперь, после злосчастного визита на Бейкер-стрит доктора Эгера.
Последний, к слову, кое в чем был прав – как бы ни было больно это признавать, но я действительно потерпел поражение в своих попытках помочь Холмсу. Все мои настойчивые уговоры и попытки убедить его были тщетны. Исцелить его было мне не под силу.
Единственное, что я мог сказать в свою защиту – это то, что заставить Холмс делать то, что пришлось ему не по душе, было невозможно в принципе. Он был не только гениален – он был еще и упрям. Что-то в глубине души подсказывало мне, что я действую правильно, и, возможно, мое терпение будет еще вознаграждено – тогда как открытая конфронтация вызвала бы лишь враждебность.
…Щемящее чувство охватило меня при виде освещенных окон гостиной дома 221б на Бейкер-стрит – того самого дома, с которым связаны были столько греющих душу воспоминаний. Что-то теплое шевельнулось внутри – заставив на миг отступить снедающие мрачные предчувствия и тоску.
Я не знал, какой прием меня ожидает – потому с трепетом перешагнул знакомый порог. Что бы ни произошло, что бы ни…
…Камин пылал, и уютно потрескивали дрова. Только сейчас я понял вдруг, что меня колотит озноб – нервное напряжение наконец-то дало себя знать, К тому же, проведя долгие часы под проливным дождем, я вымок до нитки.
Мрачное лицо сидящего в кресле у камина Холмса просветлело, едва он завидел меня на пороге.
- Уотсон! Наконец-то! Ну и время вы выбрали для прогулок, да еще и без зонта…На кого вы только похожи! К камину, немедленно к камину!
Неприкрытая тревога и сочувствие в его голосе настолько ошеломили меня, что я безропотно позволил стащить с себя пальто, сейчас больше всего напоминающее жалкую раскисшую тряпку. Меня усадили в кресло, едва не вплотную придвинутое к огню, в руке у меня непонятным образом оказался полный бокал подогретого виски, а на плечах – любимый халат Холмса, который тот принес из своей комнаты. Сам он, убедившись, что я начинаю приходить в себя, немедленно перебрался к камину и принялся набивать трубку.
Зеленого сафьянового несессера не было и в помине; судя по всему, к страшному средству, помещавшемуся в нем, сегодня не прибегали. Мой друг по-прежнему выглядел бледным и измученным, но что-то в его лице неуловимо переменилось, напоминая того, прежнего, стремительного и энергичного Холмса. И тут…
И тут я увидел их. Два дорожных чемодана, стоящие у двери.
У страха глаза велики - сперва я решил было, что Холмс действительно пришел к выводу, что нам пора разъехаться и собственноручно упаковал мои вещи.. Спустя мгновение удушливого страха я понял свою ошибку. Это были ЕГО чемоданы. Уезжать собрался ОН.
- Я все-таки решил покинуть на время Лондон… - пояснил Холмс неловко, перехватив мой потрясенный взгляд.
- Эгер..?
- Ну что вы Уотсон, при чем здесь Эгер?! Не хватало еще связываться с этим шарлатаном… - достав из кармана халата смятый листок бумаги, он взмахнул им – словно выбрасывая белый флаг. – Пока вы… дышали свежим воздухом… - (быстрый невыносимо-виноватый взгляд искоса) - … так вот, пока вы дышали свежим воздухом, пришла телеграмма из Корнуолла. Вы ведь сняли коттедж около бухты Полду? Мы еще можем успеть на утренний поезд…
Что-то было в его тоне… что-то, отчего камень упал у меня с души.
В следующую секунду телеграмма была небрежно брошена на пол, а он опять оказался у камина. Тонкие нервные пальцы потянулись было к трубке, замерли на миг…
- Вы… Вы поедете со мной, Уотсон? – как бы ни прятал он лицо, не желая, чтобы я понял, что творится у него в душе, голос все-таки сорвался.
- Конечно. Конечно поеду, Холмс.
Он оглянулся-таки… нет, скорее, бросил короткий взгляд через плечо; чуть дрогнули уголки губ – тень привычной язвительной усмешки.
- Я целиком в вашем распоряжении, доктор.
Это была мольба о прощении– странная, трогательно-неловкая … единственно приемлемая для этого странного человека форма извинения. Впрочем, я принял правила этой игры много лет назад и давно уже научился читать то, что скрывалось за эксцентричными выходками и язвительными замечаниями.
Чем бы не руководствовался Холмс в своем внезапном решении, главным было то, что у нас появился крохотный шанс вытащить его из этой страшной пропасти.
И все же… Чем он руководствовался? Понимал ли он сам, что нуждается в лечении? Или всего лишь сжалился надо мной, уступив моим настойчивым требованиям?
В любом случае, я не отступлюсь – и сумею заставить его понять, как дорого может обойтись ему его собственное безрассудство…Я буду рядом – моя поддержка необходима сейчас этому гордецу как никогда, хотя он скорее умрет, чем признается в этом.
- Отдых пойдет вам на пользу, - я мог собой гордиться – голос не дрогнул.
- Коль скоро так решил лучший специалист Лондона – так и быть, поверю на слово…
Тон его мог бы показаться насмешливо-пренебрежительным – если бы не грустный, исполненный бесконечной теплоты взгляд, которым сопровождался этот комментарий. Я понял – он доверяет мне. И я оправдаю это доверие, во что бы то ни стало, какими бы трудными ни были предстоящие испытания.

@темы: Шерлок Холмс, перевод, Джон Уотсон, 221B Baker St, London, the BrEttish Empire

---

Цикл "221B Baker St, London, the BrEttish Empire" , история пятая

Оригинальное название: Breakdown
Автор: GM
пер.: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: PG
Размер: мини
Пейринг: Шерлок Холмс, Джон Уотсон
Жанр: Angst, Drama
Отказ: Все права у сэра Артура Конана Дойла
Цикл: 221B Baker St, London, the BrEttish Empire [5]
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Аннотация: Доктор, Детектив и кокаин...
Предупреждения: нет

НАДЛОМ

***

1 февраля 1897 года

...Меня разбудил тихий смешок и стук – сбивчивое стаккато по оконному стеклу. Открыв глаза я несколько секунд наблюдал за тонкими пальцами Холмса, выбивающими ему одному известный ритм. Увы – я слишком хорошо знал, что означают этим симптомы…
Кокаин.
Отчаяние – именно его испытывал я сейчас – как и всякий раз, когда мой друг очередной раз возвращался к своей пагубной привычке. За годы нашего знакомства мне пришлось стать свидетелем того, как крепла его зависимость от наркотика. В моем присутствии, впрочем, он за шприц не брался, но едва ли из-за того, что его всерьез интересовало мое мнение по поводу. Скорее уж – дабы избежать очередных упреков, на которые я не скупился.
Мы возвращались лондонским экспрессом из Кента – завершив расследование в Эбби-Грейндж. Я рассчитывал, что мы задержимся в деревне и мой друг наконец-то сможет хоть немного отдохнуть – но Холмс взбунтовался, столь яростно твердя о своем отвращении к пребыванию на лоне природы, что мне оставалось лишь отступить в надежде, что возвращение в Лондон поднимет ему настроение. Не тут-то было – наркотик, похоже, становился уже не панацеей от скуки и бездействия, а страшной необходимостью…
Всеми силами я старался делать вид, что не замечаю его нездорового оживления – но, когда мы подъезжали к станции, поведение моего друга стало воистину невыносимым.
- Вы только посмотрите на эту нелепую шляпу, Уотсон! – фыркнул он, пренебрежительно ткнув пальцем куда-то за окно вагона. – Похоже, безвременно опочил целый розовый куст! Женскому тщеславию воистину нет предела!..
- Холмс, вы ведете себя недопустимо, - заметил я елико мог спокойно, даже не повернув головы и искренне надеясь, что своим ответом не спровоцирую очередные язвительные нападки в адрес прекрасного пола.
Чтобы достать чемодан, мне потребовалось буквально несколько секунд – но, когда я обернулся, Холмса уже в купе не оказалось – он успел выбраться на перрон. Подхватив его багаж, я поспешил следом.
- Прекрасный день, Уотсон, правда ведь? – остановившись на обочине, мой друг полной грудью вдохнул сырой, проникнутый копотью воздух благословенного Лондона и взмахнул рукой подзывая кэб. Тот не замедлил подъехать – и Холмс беспечно взгромоздился на сиденье, предоставив честь погрузки багажа под проливным дождем мне и кэбмену.
- К Симпсону! – крикнул мой друг, когда чемоданы заняли наконец свое место.
- К Симпсо…?! Но, Холмс, мы вымокли до нитки, и только что с поезда, и…
- Едемте, Уотсон, едемте! Неужели вас прельщает скромная стряпня миссис Хадсон – после того как мы не были у Симпсона несколько недель?
Зная, что спорить с Холмсом в этом состоянии бесполезно, я воздержался от комментариев. Багаж был отправлен на Бейкер-стрит, а оба мы вскоре оказались в знакомом уютном ресторане. Замечательный обед действительно был как нельзя более кстати, но Холмс к своей тарелке не прикоснулся. Молча он курил сигарету за сигаретой, полностью отрешившись от происходящего вокруг. Несколько посетителей имели несчастье узнать моего друга и обратились к нему с вежливым приветствием – он буркнул в ответ нечто столь нелюбезное, что я только головой покачал - лихорадочная веселость неотвратимо уступала место бессилию и апатии.
- Холмс, вам необходимо поесть, - я вновь попытался вернуть его к действительности. – Вы забыли, зачем мы сюда приехали?
Он лишь досадливо отмахнулся.
Не в силах сдержать закипающее раздражение, я подозвал официанта, собираясь расплатиться. Кокаин, отказ от еды и недостаток сна сделали свое дело – мой друг был на грани нервного истощения.
Холмс тем временем расправился с очередной, не знаю, какой по счету сигаретой и поднялся, пробормотав, что пора уходить. Поникшие плечи, неуверенная походка… - на смену кипящей энергии мгновенно пришло полубессознательное состояние.

...К счастью, я успел подхватить его до того, как он рухнул ничком.

Сцена эта, разумеется, не осталась незамеченной – но мне не было дела до окружающих. Сейчас меня заботило только состояние моего друга. Мне удалось найти кэб, водворить туда абсолютно невменяемого Холмса – и вот мы уже возвращаемся на Бейкер-стрит. Холмс забился в угол, уткнувшись лицом в обивку сиденья, недвижимый, безучастный; испуганный мертвенной бледностью его лица, я взялся за его запястье, проверяя пульс – и ужаснулся. Первоначальная жалость мгновенно уступила место злости – на него и его потрясающую безответственность.
И опять я, не выдержав, высказал ему все то, что повторял снова и снова: я говорил о том, какую беду он может навлечь на себя своим безрассудством и легкомыслием; о том, к какому плачевному исходу может привести его пагубная привычка. Все мои увещевания были выслушаны с непроницаемым видом. Единственным комментарием, коим меня удостоили, было замечание о том, что подобная искусственная стимуляция является неотъемлемой составляющей его профессии. Я возмутился, в который уже раз потребовав, чтобы он отказался от проклятой отравы раз и навсегда.
- Холмс, - взмолился я. – Холмс, позвольте мне помочь вам, прошу вас!
Отчаяние, которое я не в силах был скрыть, подействовало на него. С огромным трудом мой друг поднял голову и взглянул на меня – взглянул так холодно и отчужденно, что меня передернуло.
- Я не нуждаюсь в ваших услугах, доктор.
Я абсолютно растерялся. За годы нашей дружбы я привык подчиняться Холмсу беспрекословно, признавая его превосходство как само собой разумеющееся. Но сейчас, когда речь шла о его здоровье, мне придется взять инициативу в свои руки и – силой, если понадобится!– заставить его отказаться от этого медленного самоубийства, которое он избрал для себя.
- Вы не доверяете мне – хорошо. Есть и другие доктора.
Холмс скривился, во взгляде из-под полуприкрытых тяжелых век блеснула злость – обжигающая, бесконечная.
-Никогда и ни за что! Тема закрыта, Уотсон!
Ненависть, прозвучавшая в его голосе, была для меня что нож острый. Единственным утешением было то, что говорил он под влиянием наркотика. В очередной раз заставив замолчать уязвленное самолюбие, я вновь заговорил, старательно сдерживая предательскую дрожь в голосе:
- У меня есть знакомый врач, который может помочь вам.
Он отвернулся – весь – воплощенное и непоколебимое отторжение.
- Идите к черту, Уотсон.
Злость и обида рвали меня на части. Если он всерьез намерен свести себя в могилу – зачем мне становится у него на пути, растравляя себе душу? Не проще ли просто уехать из дома на Бейкер-стрит?
Всеми силами я запрещал себе думать о последствиях подобного поступка.., о том, что случится, если я решу покинуть нашу квартиру… покинуть Холмса. Для меня самого переезд был бы невыносимо мучителен, но для моего друга он означал бы полный крах. Если рядом не будет меня, чтобы постоянно взывать к его совести, Холмс окончательно утратит и без того довольно иллюзорный контроль над собственной жизнью. Финал предсказуем и неизбежен…

В неверном свете газовых фонарей черты еще более бледного, нежели обычно лица моего друга казались заострившимися и словно неживыми. Рука, сжимающая край сиденья, заметно дрожала.
У меня у самого руки тряслись нешуточно, я сцепил их в замок, пытаясь овладеть собой. Именно в этот момент я понял, что никогда – НИКОГДА – не оставлю его одного. НИКОГДА. Слишком хорошо я знал, чем чревато для нас обоих одиночество. Но и терпеть более эти безобразные выходки я сегодня не намерен.
Кэб остановился. Я выбрался наружу, помог выйти Холмсу и, своими ключами отперев дверь, завел его в дом. Убедившись, что он в состоянии держаться на ногах, я, не говоря ни слова, вернулся на улицу и велел кэбмену ехать в клуб. Холмс, потрясенный, не верящий собственным глазам, безмолвно наблюдал за тем, как я уезжаю – уезжаю, не собираясь возвращаться до утра.

=The end=

@темы: Шерлок Холмс, перевод, Джон Уотсон, фанфик, 221B Baker St, London, the BrEttish Empire

---

Цикл "221B Baker St, London, the BrEttish Empire" , история четвертая

Оригинальное название: The Return to Baker Street
Автор: GM
пер.: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: G
Размер: мини
Пейринг: Шерлок Холмс, Джон Уотсон
Жанр: Drama
Отказ: Все права у сэра Артура Конана Дойла
Цикл: 221B Baker St, London, the BrEttish Empire [4]
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Аннотация: Три года разлуки позади. А впереди - нелегкий разговор.
Комментарии: Текст переведен в подарок Sherlock

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БЕЙКЕР-СТРИТ

***

...Сейчас, сидя у знакомого камина, легко можно было поверить, что с тех пор, как я в последний раз видел своего лучшего – да нет же! – своего единственного друга не прошло ни минуты – что уж там говорить о трех годах одиночества. Тем не менее.. Это был наш первый спокойный, удивительно тихий вечер, а воздух в гостиной вибрировал непонятным напряжением.
Та самая тишина, что прежде доказывала, что мы понимаем друг друга и без слов, теперь зияла между нами невидимой пропастью. И причина была даже не в бесконечных днях одиночества, не в мучительной ране, нанесенной этим сплетением опасности и смерти… Единственное, что могло заполнить бездну – добровольное и так необходимое объяснение.
Передав Морана полицейским, мы проводили их до Скотланд-Ярда – и мое беспокойство немного спало. Оказавшись лицом к лицу с Мораном – тем самым человеком, которого я винил в столь долгой разлуке и нынешним разладе со своим другом – я потерял над собой контроль. Три года нервы были на пределе – и кульминация драмы оказалась куда более тяжелой для меня, чем я рассчитывал. Я сорвался. Бедный Уотсон… Его, кажется, ошеломила моя ярость, то, как я сбросил успокаивающе коснувшуюся моего плеча руку. Впрочем, на мою вспышку он отреагировал стоическим молчанием – и это мне не понравилось.
Перед завтраком Уотсон настоял на том, чтобы немедленно начать работу над записками об «изумительном и радостном событии», произошедшем накануне. Я снизошел до того, чтобы согласиться – но, честно говоря, знакомая картина – мой доктор, склонившийся над рукописью – была неожиданно приятна и уютна. Можно было представить себе, что разлуки не было вовсе.
Несколько часов беседы – и вот уже мы обменивались лишь краткими замечаниями о прошедших трех годах. Графин почти опустел – и я заметил, что Уотсон близок к тому, чтобы задремать прямо в кресле. Не удивительно, впрочем. События последних часов могли подкосить и более стойкого человека.
Уют, спокойствие и некая сентиментальность происходящего подействовали даже на меня – и мне тошно становилось при мысли, что это лишь временный перерыв. Сегодняшний вечер - вечер, в котором не было места угрозам, опасностям и ссорам - казался мне предвестником возвращения тех самых доверительных отношений, которые существовали между нами раньше – и мне хотелось, чтобы он длился бесконечно.
Более трезвомыслящая часть моего существа тем временем настойчиво шептала на ухо, что я еще не сполна расплатился за свое предательство – и идиллии вот-вот придет конец.
Отчуждение, вызванное пережитым – таким разным, так отличающимся друг от друга - пролегло между нами. Разумеется же, эти три года были для моего доктора самым страшным периодом. Вне всякого сомнения, причиной этого послужил я, и моя обязанность – хотя бы попытаться теперь унять эту боль. Чувство вины, неуверенность, мой страх перед любым открытым проявлением эмоций лишали меня дара речи каждый раз, когда я собирался преодолеть пропасть недосказанности, невидимую стену, лежащую между прошлым и будущим, между мной и Уотсоном.
Мое внезапное возвращение из мира мертвых слишком взволновало моего друга, да и я сам позволил себе потерять над собой контроль. Плюс к этому – бессонная ночь и успешное завершение приключения в пустом доме. Все это время я скорее чувствовал, чем замечал, что Уотсон не сводит с меня глаз – словно боится, что я существую лишь в его воображении и, отвернувшись на миг, он уже не найдет меня рядом.
Сейчас, когда ночное приключение осталось в прошлом, я поймал себя на том, что тоже исподтишка рассматриваю его, того, кого мне так чертовски не хватало все это время. Как и раньше, мне не составляло особого труда читать его мысли по выражению лица. Он чувствовал себя неловко, вновь оказавшись в нашей старой квартире на Бейкер-стрит; в той самой квартире, которая после моей предполагаемой смерти стала для него запретной.
Меня бы, должно быть, удивило это отчуждение, если бы вчера я не увидел своего друга в качестве доктора Джона Уотсона, практикующего врача и полицейского хирурга – сдержанного, разочарованного, измученного и раздавленного жестокостью судьбы, отнявшей у него всех, кто был ему дорог. Не то чтобы я слишком переоценивал собственную роль в его жизни – но на протяжении десяти лет, как никак, я был его самым близким другом. Точно так же, как он сам был единственным в мире человеком, с которым меня хоть что-то связывало.
Когда Уотсон женился и переехал, наши отношения изменились. Преодолев мучительную ревность – еще бы, я остался без своего летописца!!! – я сумел порадоваться за своего друга и даже начал испытывать приязнь к Мэри. Надеюсь, она обладала достаточной проницательностью, чтобы понять, что из обиженного соперника я превратился в союзника. Оба мы, хотя и по-разному, зависели от того, кто служил спасительным якорем, опорой и защитой.
Увидев Уотсона впервые после разлуки – неужели это произошло только вчера?!? – я был потрясен произошедшей в нем переменой. Уставший, измученный доктор, за которым я наблюдал в зале суда, не имел ничего общего с моим другом. Моя «гибель», смерть Мэри – все это подкосило его. Горькие складки у губ, внушающая ужас опустошенность взгляда – в глазах его неотступно жила скорбь и память о постигшей его утрате. Человека, который был для меня поддержкой, опорой, который неизменно опекал меня и заботился обо мне – этого человека не было больше. Его сломила моя предполагаемая смерть.
Несколько отрезвленный этим открытием, я, тем не менее, продолжал, как последний идиот, надеяться, что мое чудесное воскрешение вернет к жизни нас обоих, заставив отступить боль трех лет разлуки.
Мое драматическое появление оказалось более эффектным, чем я мог рассчитывать. Обморок Уотсона вернул меня к реальности, впервые заставив смутно осознать, чего же стоили другу мое исчезновение. «Меня изменили огорченья», сказал некогда Шекспировский Фальстаф…
Я рассчитывал, что, вкратце рассказав о происшедшем со мной за эти три года, можно будет обо всем просто забыть и жизнь вернется в свое русло. Неизбежное объяснение пугало меня. Я откладывал свое намерение написать, тянул с возвращением в Лондон, потому что не знал, как посмею встретиться с Уотсоном. Приехав вчера, я успел повидаться с Майкрофтом, навестить старую квартиру на Бейкер-стрит и даже побывать в суде – пытаясь отсрочить неизбежную встречу с единственным человеком, которого мне хотелось увидеть. Единственным человеком, которому мне страшно было взглянуть в глаза. Оказавшись, наконец, лицом к лицу с Уотсоном, я приложил все усилия, чтобы избежать объяснений, которые, я знал это, причинят еще большую боль. Да, мной руководила трусость… но и желание оградить моего впечатлительного друга от того, что, возможно, станет для него самым жестоким ударом.
Единственным существом, достойным того, чтобы услышать правду, был тот самый человек, которого я обманывал так долго… за чью верность, простодушную преданность и благородную привязанность ко мне я отплатил отговорками и увертками.
- Как вы провели эти три года? – спросил он, и в тоне его я уловил настороженность, словно мой ответ его страшил.
Велеречиво расписав свое спасение от смерти у Рейхенбахского водопада и путешествие по Европе, я упомянул, что единственным человеком, посвященным в мою тайну, оказался Майкрофт. Майкрофт, а не он. Нет, не думайте, я не стал уточнять, что именно Майкрофт, вопреки полученным распоряжениям, скрыл от Уотсона мое спасение. Но и без того удар был нанесен. Обида в глазах, оскорбленный, полный невысказанного негодования тон… «Я думал, что не меньше вашего брата достоин доверия» - эти слова пронзили мне сердце.
…Кусочек угля упал на каминную решетку –Уотсон вздрогнул, выходя из оцепенения и, зевнув, признался, что почти засыпает.
- Вы кажетесь встревоженным, - заметил я без предисловий.
Опустевший бокал был водружен на каминную полку, а затем мне сообщили, что единственным поводом для тревоги является завершение этого удивительного/восхитительного/невозможного дня. Уотсон поднялся, собравшись уходить. Я порывисто вскочил – с целью убедить его остаться. Место моего друга было здесь, в нашей старой квартире – и я рассматривал его возвращение сюда как нечто само собой разумеющееся, втайне рассчитывая, что обойдется без уговоров.
Его спокойный, очень серьезный взгляд встретился с моим – и меня охватила паника. Сейчас опять будут вопросы – и ответить на них должным образом я не смогу. Больше всего мне хотелось просто сказать: «Вы должны остаться здесь, потому что нужны мне» - но как решиться на подобное проявление эмоций?
Он пробормотал что-то о своей несчастной медицинской практике. Резче, чем хотелось бы, я напомнил, что меня не было три года – следовательно, практика может подождать. Прозвучало это довольно бестактно – я не смог скрыть раздражения и, чтобы сгладить резкость произнесенных слов, сжал его руку.
В самом деле, почему даже сегодня необходимо было думать обо всех этих досадных мелочах?!
Уотсон, впрочем, тоже мог быть резким и жестоким – эти черты, так тщательно подавляемые им, прорывались только в минуту усталости. По тому, как побелели его сжатые губы и нехорошо сузились глаза, я понял, что мой доктор начинает злиться.
Очень холодно мне напомнили, что упомянутые три года – исключительно на моей совести; во взгляде Уотсона при этих словах мелькнула тень той застарелой, непреходящей боли, которая так поразила меня при нашей первой встрече вчера.
Мгновенный страх – я добился-таки своего, он уйдет! – и мои пальцы вдруг ослабели, соскользнув с его рукава. Я уже готов был признаться во всем, просить, умолять, если понадобиться… - и не мог заставить себя выговорить ни слова.
Еще несколько секунд - и неприязнь, явственно различимая во взгляде моего доктора, сменилась смущением и нерешительностью.
Очень тихо и почти спокойно Уотсон признался, что расценивает мой поступок как предательство – каковым, по сути, он и является. Впрочем, едва ли не в ту же секунду тень былой привязанности скользнула по его лицу.
- Холмс… - голос у него дрогнул. А в следующую минуту меня ободряюще потрепали по плечу и, коротко сообщив, что все в прошлом, шагнули к дверям.
Я вновь удержал его, перехватив за руку. Слишком уж хорошо я знал моего доктора – и теперь понимал, что свои уходом он пытается уберечь нас обоих от дальнейших мучительных объяснений.
И все-таки – в его эмоциях разобраться было легче, чем в происходящем в моей собственной душе. А еще легче – еще проще! - было проигнорировать их. Я отступил, отпустив, наконец, его руку – и трусливо ретировался к камину, занявшись вересковой трубкой. Господи, да разумеется я доверяю вам, больше, чем кому бы то ни было, больше, чем осмелюсь признать! – увы, произнести это я был в силах исключительно мысленно.
Нет, довольно. Я и без того перешел все границы. Следующий шаг придется делать Джону… как и всегда, впрочем…
Когда он заговорил, наконец, голос его звучал медленно и ровно, так было всегда, когда он тщетно пытался держать себя в руках. В зеркале я встретился с ним глазами - и отвел взгляд, не в силах смотреть на это уставшее измученное лицо. Боже мой, насколько же он сильнее меня…
- Я был готов на все, только бы увидеть вас… целым и невредимым - голос моего доктора сорвался. Он кашлянул и продолжил, с трудом подбирая слова. – Ваше появление вернуло меня к жизни. Довольно. Все в прошлом. Слишком много… одиночества.
И опять он отвечал скорее на мои самые потаенные чувства, а вовсе не на произнесенные неуклюжие слова. Горло перехватило – и я зажмурился на миг, пытаясь преодолеть предательское жжение в глазах. Господи, я ведь никогда не задумывался над тем, что Джон куда проницательнее меня…
Я покосился на друга – взгляд того, столкнувшись с моим, поспешно скользнул в сторону. Разумеется, он же читает меня как открытую книгу – талант, в котором я зачастую отказывал окружающим, считая его исключительно собственной прерогативой…
Почувствовав мой взгляд, Уотсон поднял на меня глаза – и я понял, что, соберись я с духом и признайся сейчас во всем - простят меня немедленно, без оговорок и условий. Простят просто потому, что стоящий рядом со мной человек – лучший друг, о котором возможно только мечтать.
В который уже раз я задумался над тем, какой странной и, да-да, именно неравной была наша дружба. Со стороны Уотсона я не видел ничего, кроме поддержки, понимания и бесконечного доброжелательного терпения… А в ответ он встречал исключительно упрямство, паршивое настроение и вечное высокомерие.
Терпеливый, намного более сильный доктор добровольно обрек себя на существование в тени скрытного, эксцентричного детектива. И все же, именно он оставался душой нашего союза. Надеюсь, придет день, когда у меня хватит смелости сказать ему об этом.
Подойдя ближе, он коснулся моего плеча – тем же движением, что и давеча у себя в кабинете, едва очнувшись после обморока, вызванного моим появлением. В который уже раз мне показалось, что Уотсон все еще не может поверить в реальность происходящего.
Выпустив мою руку, он отошел к камину. Оперся локтем о каминную полку – таким знакомым движением.
- Я рад, что все это закончилось наконец.
Боль, прозвучавшая в его голосе, была настолько красноречива, что у меня перехватило горло от жалости. Неизбывная тоска, поселившаяся во взгляде моего друга; горечь его тона – все это были неизгладимые свидетельства того, что ему пришлось пережить за три года. Невыносимо было понимать, что и этой выдержке и душевной силе есть предел… И это я, своими собственными руками, столкнул его в эту пропасть – точно так же, как некогда Мориарти в куда более прозаическую бездну Рейхенбаха…
- Надеюсь, что все действительно закончилось, - ответил я, более чем когда бы то ни было надеясь, что он сумеет прочитать то, что таилось за моими словами.
Дрогнувшими пальцами он разгладил усы.
- Я вовсе не так снисходителен, как вам кажется. Есть нечто, чего простить вам я не смогу никогда – ваше возмутительное легкомыслие по отношению к собственной безопасности.
- Я… - мне перехватило горло.
- Пустое… - отмахнулся он, искоса взглянув на меня. – В любом случае, все осталось в прошлом. Вы вернулись – и это единственное, что по-настоящему важно, - казалось, ему тоже не терпелось быстрее выбраться из трясины недавнего прошлого.
Уотсон невесело улыбнулся – но искренность его взгляда смягчала явственную горечь слов, царапнувшую меня. Если я не признаюсь во все сейчас – швейцарская история будет продолжать висеть над нами дамокловым мечом. Мой благородный друг вновь сменил тему, стараясь уберечь нас обоих от дальнейшей неловкости… - и вот тут-то мне бы и следовало рассказать все как есть: о неблаговидной роли, сыгранной Майкрофтом, о моей собственной нерешительности, о боязни встретиться взглядом с ним, кого я так страшно подвел… и о том, что я трусливо предпочел в конце концов общество кокаина.
Испытующие глаза моего друга вновь встретились с моими – тревожный, требовательный взгляд, так легко читающий в моей душе. Но я… я не в силах был сказать ни слова. Страшная моя вина перед ним так и останется невысказанной. Так будет лучше – лучше для него и лучше для меня. Я никогда не смогу себя простить – этого довольно.
И еще… еще я понимал, что рано или поздно непременно прощу Майкрофта, хотя и не в состоянии сделать это немедленно. Его потрясающее бессердечие было достойным всяческого осуждения – и, тем не менее, абсолютно понятным. Вопреки указаниям держать доктора в курсе всех моих дел, Майкрофт предпочел не только скрыть от него факт моего спасения, но и вообще удалить его с Бейкер-стрит, отстранив от всего, так или иначе связанного со мной!
Когда я поинтересовался, каким образом ему удалось мотивировать отсутствие заупокойной службы, чтения завещания и тот факт, что комната моя так и осталась неопечатанной – мне ничтоже сумняшеся пояснили, что сослались на меня – дескать, покойный мистер Холмс был против подобных формальностей. В то же время, Майкрофт сохранил за собой аренду квартиры на Бейкер-стрит! Решительно, мой проницательный доктор должен был понять, что за всеми этими несуразицами кроется нечто – но, разумеется, он в тот момент был в неподходящем для логических умозаключений состоянии…
…В конце концов, Майкрофт все же извинился передо мной – прочем, он вовсе не был убежден в том, что совершил ошибку. Замкнутость и флегматичность моего брата надежно оберегали его от каких бы то ни было душевных терзаний. Впрочем, я и сам от него недалеко ушел, коль скоро так и не решаюсь признаться во всем…
Вновь оказавшись у каминной полки, я занялся забытой было трубкой и, раскурив ее наконец, едва не задохнулся – табак за три года стал явно непригоден к использованию. Надо бы пополнить запасы в персидской туфле…
- Вот, - мой друг достал из кармана серебряный портсигар и теперь протягивал его мне. – Это принадлежит вам.
Я уже коснулся было знакомой серебряной коробочки, но отдернул пальцы, не в силах подавить волнение. Тот самый портсигар. Тот самый, который Уотсон подарил мне на Рождество - первое наше Рождество на Бейкер-стрит. Каждой завитушкой знакомая гравировка – мои инициалы и дата. Это был дорогой подарок – с учетом на тот момент весьма скромных доходов моего друга. Позже он признался, что деньги он выиграл на скачках.
Тот самый портсигар – тот самый, в котором я некогда оставил прощальную записку у Рейхенбахского водопада; оба эти предмета – и портсигар, и записка, были немыми свидетелями того перевернувшего наши судьбы майского дня.
Я не склонен к сентиментальности – но эта серебряная вещица действительно приобрела для нас обоих особое значение.
Я наконец взял портсигар и сунул его в карман жилета, с радостью почувствовав его привычную тяжесть.
- Спасибо, - что-то в этой сцене напомнило о
священной реликвии, переходящей от брата по рыцарскому ордену к другому.
Круг наконец замкнулся. Можно было двигаться дальше, коль скоро у меня так и не хватило духу рассказать другу о том, что на самом деле произошло три года назад.
- …Вы, разумеется, проведете ночь здесь, - вновь вернулся я к тому, с чего, собственно, и начался конфликт.
Уотсон покачал головой. Он понял, что я предпочел бесславно отступить, оставив щекотливую тему недавнего прошлого – и во взгляде его теперь явственное разочарование мешалось с заметным облегчением. Да уж, боюсь, что мой образ рыцаря в сверкающих доспехах за последние несколько часов изрядно померк… - но мой благородный друг, естественно, и виду не подаст.
- Сейчас я не могу остаться. Но…
- Вы переедете обратно как можно скорее, так ведь? – настаивал я, отметая его – и свои собственные! – сомнения и неуверенность.
- Разумеется, коль скоро вы этого хотите, - ответил он с искренней улыбкой.
- Конечно же хочу! Мы перевезем ваши вещи на этой неделе.
- Но, Холмс…
- Ни слова, Уотсон. Повода тянуть с этим я не вижу никакого.
Я старался говорить в привычной бескопромисной и решительной манере – чтобы отмести напрочь самую возможность возражений с его стороны. Довольно. За три года одиночества мне хватило с лишком, так что теперь, когда мой друг рядом, отпускать я его не собираюсь…
- Вы ведь продадите свою практику?
Это, на самом деле, был не вопрос, а констатация факта, и я рассчитывал, что Уотсона поймет, насколько важная для меня эта просьба. В этот раз отдавать распоряжения я не имел права.. Практика, квартира на Кенсингтон-роуд – это была та частичка его жизни, где мне места не было. В то же время, я прекрасно понимал, что ему в не меньшей степени чем мне самому хочется вернуть старые добрые времена нашего соседства здесь, на Бейкер-стрит.
- Но не могу же я так просто… - начал было мой друг нерешительно. – На это потребуется время, Холмс… Нужно найти покупателя…
- В таком случае, я сам ее у вас выкуплю, - отмахнулся я.
- А вот этого не будет! – возмущенно вскинулся он.
Разумеется же, мое нетерпение на этот раз заставило начисто забыть о тактичности.. о том, что Уотсон горд неимоверно и никогда не примет подобного предложения с моей стороны.
- Как хотите, - вздохнул я обреченно. – Но расследованиями ваша практика будет помехой. Боюсь, времени на выполнение своих медицинских обязанностей у вас просто не останется.
Он улыбнулся - так хорошо знакомой мне терпеливой улыбкой.
- Помимо обязанностей перед моими пациентами, речь идет и о деньгах……
Это исполненное прагматизма замечание заставило меня пренебрежительно фыркнуть – и вновь я лишь отмахнулся.
- Холмс, поймите, это единственный мой источник дохода. Особенно в свете того, что вы запретили продолжение публикаций в «Стренд»…
За три года моего отсутствия Уотсон успел опубликовать несколько историй о наших прежних делах , а теперь я действительно наложил вето на появление новых историй в печати. Мой друг по-прежнему останется моим летописцем – но исключительно для моего собственного удобства.
-Мы, знаете ли, партнеры – и наша работа приносит неплохой доход, - решительно прервал я его.
В течение первых десяти лет нашей дружбы Уотсон наотрез отказывался принять свою долю получаемых от клиентов гонораров. Этот непостижимый человек неизменно оставался рядом, помогал мне, вел кропотливейшую летопись наших расследований – и тем не менее считал, что не заслуживает и малой толики платы. Теперь же я решительно был настроен настоять на своем.
- Вознаграждение за первое же дело, которым мы займемся, будет поделено поровну – и с этого момента так будет всегда. Плюс та сумма, которую вы выручите за вашу практику – и, надеюсь, о потерянных гонорарах в «Стренд» вам жалеть не придется…
Я надеялся, что теперь-то обсуждение всех этих скучных мелочей позади, но Уотсон еще более помрачнел.
- Поровну… Это несправедливо по отношению к вам, Холмс… Вы делаете всю работу… - начал было он нерешительно.
О небо!
- Уотсон! Уотсон, черт возьми! - вскричал я едва ли не с отчаяньем. – Это все пустяки! Пустяки, понимаете?! Дорогой мой Уотсон, ведь не о деньгах речь! У вас так и осталась эта дурацкая привычка – обращать внимание на то, что к делу не имеет никакого отношения. Единственное, что меня в настоящий момент занимает.., - я коснулся его плеча, - …это ваше скорейшее возвращение на Бейкер-стрит. Ваше место здесь, рядом со мной – в этом кресле у камина… и обещаю вам, скучать не придется…
Впервые за эту мучительную для нас обоих беседу мой друг улыбнулся – совсем прежней теплой улыбкой, и тоска, жившая в его взгляде, кажется, отступила наконец.
- Договорились, – кивнул он, и не пытаясь сдержать смех. – Я вернусь как только перевезу вещи. И продам практику как можно скорее…
Мысленно я уже продумывал текст объявлений о продаже этой его клятой практики – разумеется же, оный текст будет позже представлен моему другу на одобрение. Стоит, наверное, подождать до утра, прежде чем ставить моего Уотсона в известность о наших ближайших планах – за последние несколько часов давления с моей стороны и без того было предостаточно…
- А теперь, - вздохнул он, покосившись на часы, - мне пора возвращаться в Кенсингтон…
- Но, Уотсон…
-…мне пора возвращаться в Кенсингтон, чтобы попросить живущего по соседству коллегу заняться сегодня моими пациентами, - закончил он с улыбкой.
- Для этого достаточно отправить посыльного, - отмахнулся я, давая миссис Хадсон распоряжения по поводу праздничного ужина. – Ха! Чудесно, друг мой! Совсем как в старые добрые времена.
Он наблюдал за мной с так хорошо знакомой мне теплой улыбкой:
- Да, как в старые добрые времена.
Каждая деталь этого странного вечера останется в моей памяти навсегда – уют вновь обретенного дома, тепло камина и друг, по которому, сам того не осознавая, я так неимоверно скучал все это время.
Уотсон спустился в холл, собираясь дать распоряжения посыльному. Когда смолкли на лестнице знакомые шаги, меня вдруг охватила необъяснимая тревога. Необъяснимая? Да что уж там, все дело было в опустевшей – пусть даже лишь ненадолго! – комнате. Нет уж, за три года одиночества было предостаточно, его мне хватит на всю оставшуюся жизнь…
Повинуясь безотчетному порыву, я вскочил,перемахнул через невовремя подвернувшийся под ноги диван, выскочил на лестницу и помчался вниз, перескакивая через несколько ступенек. Разумеется, Уотсон еще не успел отправить записку в Кенсингтон. Мы попросим его любезного коллегу позаботиться о пациентах моего доктора… ну, скажем, в течение ближайшей недели. Моему другу и без того будет чем заняться…

Fin.

@темы: Шерлок Холмс, перевод, фанфик, 221B Baker St, London, the BrEttish Empire, Doctor Who

---

То, чего больше нет... - русская версия фика

Автор: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: G
Пейринг: СС, ГП, ММ
Жанр: AU, Drama, General
Отказ: Отказываюсь от всего, даже от поумневшего Поттера
Аннотация: "Пока жива душа и сердце бьется,//Возможно все вернуть и все спасти!" (с)




Глава 1. Девятнадцать лет спустя
*-*
... Все эти годы в маленькую кофейню на околице она приходила заранее. Сегодня - впервые - опоздала.
Высокая, абсолютно седая женщина в старомодном до несуразности пальто на миг замирает в дверях, вглядываясь в полупустой в это время дня зал. Бармен улыбается ей любезно, как старой знакомой, но она не замечает этого. Светлые сосредоточенные глаза прикованы к столику в дальнем углу - за ним сгорбился - вполоборота к ней - темный силуэт. Гулко падает на пол клетчатый зонт из разжавшихся вдруг пальцев - рука тщетно пытается нащупать застежку воротника, что удавкой впивается в горло.
Он здесь.
Пришел.
Пришел...
- Прошу, мадам... - какой-то не в меру услужливый юнец уже успел вскочить со своего места - и теперь протягивает ей многострадальный зонт. Она - мимоходом - благодарит, по-прежнему не отводя взгляда от...
- Ты опоздала, Минерва, - вопреки всем и всяческим уложениям о манерах мужчина не торопится подниматься ей навстречу. Ничего удивительного, впрочем, в этом нет - к подлокотнику его кресла прислонена довольно массивная трость, а несколько напряженная осанка - особенно же неловко выпрямленная левая нога (обутая, впрочем, в щегольской башмак) - свидетельствует о том, что трость эта своему хозяину нужна вовсе не для красоты. - Честно говоря, я уже понадеялся, что тебе наконец надоела эта дурацкая игра...
Она отвечает не сразу; рассматривает его пристально, едва не с жадностью, словно пытаясь высмотреть что-то, ей одной известное. Правда, глаз он так и не поднял - единственное, что ей остается - созерцать склоненную голову; черные с сильной проседью волосы почти закрывают лицо, виден лишь край высокого изжелта-бледного лба.
-Дел много... - собственный голос кажется незнакомым и каким-то... хриплым, словно вдруг перехватило горло.
-Вы что, собираетесь передо мной отчитываться, госпожа директор? - он поднимает наконец взгляд...
Лицо как лицо. Немолодое - и, чего уж там, - некрасивое. Необычайно тонкие летящие черты - в них ни намека, тем не менее, на аристократическую изысканность, скорее уж они наводят на мысль об аскете-отшельнике. Крючковатый нос, тонкие брезгливые губы, глаза...
Глаза.
Непроглядно-черные,они кажутся огромными для этого осунувшегося лица и могли бы наверное, быть необыкновенно выразительными - но, тусклый равнодушный взгляд их напоминает сейчас покрытое копотью стекло или заброшенный старый колодец, в котором давно не осталось воды.
-Минерва? - он смотрит то на нее, то на зонт, что опять оказался на полу, потом тянется за тростью...
- Нет-нет, сиди, я сама... - она поспешно наклоняется, поднимает зонт и, так и не сводя с него глаз, наощупь утсраивается напротив.
- Что будешь пить? - спрашивает он. - Советую чай, с недавних пор его здесь заваривают по новому рецепту...
Она кивает и молча наблюдает за тем, как он привычно подзывает официантку и делает заказ - спокойный, уверенный, сдержанный, живое воплощение обыденности...
Фантасмагория.
Сам он пьет кофе - черный и такой крепкий, что от одного взгляда ей горчит. Он замечает мгновенную гримаску на ее лице и дергает углом губ.
- Похоже, ты действительно переработалась, Минерва. Я, разумеется, не мадам Пофри, но как насчет зелья... по старой памяти?
- А как насчет не издеваться... по старой памяти? - она сжимает чашку в ладонях. Греет руки? Странно, ведь в зале довольно тепло. - Северус, ты как?
-Ты что, всерьез считаешь, что со мной еще что-то может произойти? - в голосе его ни тени сарказма, одно лишь искреннее изумление.
- Ну, разумеется, что с покойником сделается... - фыркает она. - Нога как?
- А как она должна быть? Я о себе позаботиться пока в состоянии.
- Да уж вижу... - она отпивает глоток, морщится. - Тебе еще не надоело числиться на том свете?
- А должно было? Ты не представляешь, как я спокойно живу с тех пор как умер...
- Девятнадцать лет.
- Да, почти годовщина... - он с иронической торжественностью салютует ей чашкой. - Ну что, за встречу?
Она кивает.
- И за то, чтобы тебе наконец надоело тратить время на всю эту чушь...
- А вот на это не надейся! - перебивает резко.
- Что, так и будешь каждый год ездить сюда в этом, Мерлин прости, маггловском автобусе, чтобы убедиться, что я еще не сдох?
- В этом году в Хогвартс поступил его сын, - говорит она мягко.
Он рывком ставит на стол чашку, которую едва успел взять в руки.
- Я не хочу об этом слышать. Мне наплевать...
- Он в Слизерине. Черноволосый и зеленоглазый. Его зовут...
- Я не хочу об этом слышать!!! - кричит он шепотом, и прежней уверенности и сдержанности нет и впомине, и черные, непроглядно-черные глаза оживают, и их вязкая сумеречь полнится вдруг нечеловеческою болью, тоской, отчаянием. - Я не хочу ... - длинные подрагивающие пальцы впиваются в виски, он трясет головой и поседевшие волосы закрывают бледное лицо. - Хватит! Довольно, неужели даже теперь вы все не можете просто оставить меня в покое?!..
Она смотрит на него пристально и печально, под ее взглядом он тщетно пытается взять себя в руки. Хватается за спасительную чашку. Переводит дыхание.
- Неужели же тебе вообще нечего ему сказать? - спрашивает она тихо.
Он кривится, брезгливо всматриваясь в остывающий кофе.
- Мистер Поттер жаждет услышать мои извинения за то, что именно я выжил в той войне, где сложили головы друзья его благословенного родителя?... Разумеется, такая вопиющая несправедливость...
- Мистер Поттер считает тебя героем, - сообщает она сухо. - И, насколько мне известно, самым храбрым из всех известных ему людей. ...Я сказала что-то смешное?
Он действительно смеется в ему одному свойственной манере - фыркает негромко, скривив и без того кривой рот.
- Свято место пусто не бывает... - язвит. - А просто жить, без героев, мистер Поттер так и не научился? Юношеский максимализм...
- Ему тридцать шесть, Северус. Для максимализма многовато, тем более, для юношеского. Он давно уже совсем взрослый. А вот ты, похоже...
- А что я? - впервые по-настоящему усмехается он.
- Поздравляю, месть удалась. Даже лучше, чем ты расчитывал.
- Не понял, - сообщает ее собеседник без выражения.
- Тебе же так хотелось отыграться за все выходки.... тщеславных малолетних идиотов. Что ж...гордись.
- И все равно не понял, - в голосе его лед.
- Мне почему-то казалось, что уж тебе-то известно, что такое - задолжать мертвым... - она не смотрит на него. - И что такое - пытаться вернуть этот долг.
- Мистер Поттер мне ничем не обязан.
- Это ты так считаешь! - взрывается она вдруг, и сидящая за соседним столкиом рыжеволосая девушка, что мирно читала себе толстую книгу в потрепанной обложке, прихлебывая капуччино, изумленно вскидывает голову. - Это ты так считаешь, - повторяет Минерва МакГоннагалл чуть тише, тщетно пытаясь держать себя в руках. - Мистер Поттер думает иначе.
- О, мистер Поттер уже настолько повзрослел, что даже научился думать?! - но эта неловкая попытка иронии разбивается вдребезги, словно об скалу - она смотрит на него в упор и он почему-то не в силах выдержать этот взгляд.
- Тогда, после... Он несколько дней торчал в директорском кабинете... дожидался, пока появится портрет... - говорит она тихо и трет лоб, словно у нее вдруг разболелась голова. - Мне показалось, он многое хотел тебе сказать. И за многое извиниться.
- Вот только его извинений моему портрету и не хватало... - цедит он сквозь зубы. - Минерва... прошло девятнадцать лет. Тебе не кажется, что ностальгия несколько припозднилась?
- Лучше признайся, что просто боишься взглянуть ему в глаза!
Если она расчитывала его задеть - ей это наконец-то удалось. Ее собеседника передергивает так, что кофе разлетается по секунду назад девственно-чистой скатерти черными брызгами - словно ткань прожгли невидимым утюгом.
- Северус... - говорит женщина мягко; на подобную реакцию она явно не расчитывала. Он молчит, она смотрит на тонкие побелевшие пальцы, впившиеся в край стола, и ей становится страшно.
- Северус... прости...
- Можно подумать, я в этих самых глазах еще чего-то не видел... - бормочет он чуть слышно... смотрит на то, что осталось от кофе... допивает одним глотком, плохо, похоже, сознавая, что делает. Морщится. мимолетно касается горла; на фоне высокого воротника черного свитера заметно, что пальцы его все еще подрагивают. - Минерва... ну что тебе от меня надо?..
- Может, дашь ему шанс?
- Какой еще шанс нужен твоему Золотому мальчику? Он и так получил все...
- Он потерял все... - она утыкается взглядом в собственные ладони. - Ты - единственное, что связывает его с чем-то... чего больше нет.
- Без драмы, пожалуйста. У него, если я не ошибаюсь, есть семья. И дом.
- Дом... на пепелище. Без фундамента, знаешь ли, дома не строятся...
- Тебе не кажется, что с точки зрения комплекции на роль фундамента я не тяну? Может, лучше Молли Уизли? - фыркает он.
- А тебе не кажется, что ты чушь городишь? Почему ты не можешь поверить, что я... Что я говорю правду? Что он изменился?
- Потому что мы говорим о Поттере. А Поттер, который изменился - это равносильно Лонгботтому, преподающему зелья... - говорит он устало и вдруг, в плену какой-то догадки, поднимает на нее глаза.
- Минерва... ты же ему ничего не сказала, ведь правда?
Она молчит - и в следующее мгновение в запястье ее впиваются сильные ледяные пальцы.
- Минерва?..
- Уймись. И отпусти руку, я уже не в том возрасте для дуэли... - она тщетно пытается высвободится. Не удается; она прикрывает на секунду глаза - и он мгновенно разимает пальцы, заметив скользнувшую по ее лицу судорогу боли. - От меня он ничего не узнает.

***
- Ну что... увидимся через год?
- Пообещай, что с тобой ничего не случится.
- Ты становишься возмутительно сентиментальной, Минерва. Тебе не к лицу.
- А ты на шестом десятке так и не поумнел... - поднявшись, она смотрит на него, слова, так и не сказанные, не умеющие быть сказанными... еще немного, и... - Северус...
- Да?
- Ему действительно было, что тебе сказать.
Он привычно заламывает бровь, собираясь выдать нечто... но ее уже нет рядом. Он смотрит, как она, все еще стремительная, каждой черточкой знакомая, останавливается на миг у барной стойки, пишет что-то на клочке бумаги; несколько слов бармену - и дверь за ней закрывается.

***
...Он удивленно оборачивается, когда, уже у самих дверей, нерешительная рука легко касается его плеча.
Парень-бармен смущен; забавно, у него до сих пор сохранилась, оказывается, эта удивительная способность - действовать на молокососов аки взгляд василиска...–Да?
– Это вам... от дамы.
– Какой еще дамы?
– Той... той, что была за вашим столом... с которой вы беседовали... Она велела передать, как надумаете уходить... - парень протягивает ему сложенный вчетверо листок.
Досадливо морщась, он разворачивает записку и несколько мгновений озадаченно созерцает cмутно знакомую страницу: муха-златоглазка, пиявки, кусочки кожи бумсланга...
Многосущное зелье? Но...
Он переворачивает лист; сумасшедшая старуха. что еще...
Одно лишь предложение - неровный - наискосок - почерк, так хорошо, слишком хорошо знакомый; одно лишь предложение, и Северус Снейп тщетно пытается вдохнуть ставший вдруг обжигающе-горячим воздух. Одно лишь предложение, шесть слов, всего лишь шесть слов - любовно и тщательно выстроенный им за девятнадцать лет мир разлетается стеклышками разбитого калейдоскопа, потому что...

"Я назвал его Альбусом-Северусом, профессор"

Глава 2. Те же и Минерва
***
Почему я согласилась на эту безумную авантюру?
Не знаю.
Впрочем, нет.
Знаю.
Просто мне жаль было неимоверно обоих этих идиотов - старого и малого. Обоих этих, прости Мерлин, спасителей магического мира, каждый из которых сделал все от него зависящее, чтобы испоганить другому жизнь... и ненароком разрушил собственную.
Нет, со стороны поглядеть - все было вполне прилично. Малый - спаситель магического мира номер раз Гарольд Джеймс Поттер - работал себе в аврорате, был счастливо женат и воспитывал выводок детей, старательно избегая малейшей публичности. Я его понимала, к слову - чрезмерное внимание щелкоперов изрядно подпортило Мальчику-Который-Выжил нервы и до, и после победы, так что свой покой он заслужил.
...А что заслужил тот, другой?
Теперь, после того страшного года всеобщей ненависти и проклятий, после неожиданных откровений, после громикх статей и громких речей, после полного - по всем пунктам обвинения - оправдания и восстановленного доброго имени осталось - что?
Ничего.
Ни-че-го.
Ни портрета в директорском кабинете, ни могильного камня - в том вихре всеобщего безумия тело последнего из директоров того, когдатошнего, Хогвартса, исчезло из Визжащей Хижины бесследно. Ничего удивительного, впрочем, в этом не было - сколько еще было их, тех, для кого последним приютом стала общая могила? Та война своих покойников не считала... Поэтому, никаких иллюзий я не питала, в отличие от...
Да, Снейпа, наверное, происходящее бы весьма позабавило - потому что месть его сыну ненавидимого Джеймса оказалась в итоге намного более удачной, чем он мог расчитывать. Она оказалась настолько.... настолько красивой и безжалостной, что все те прежние, смешные и жалкие, снятые баллы, отработки и фирменный сарказм - в стиле обозленного на целый свет затравленного мальчишки, который так и не сумел повзрослеть - вовсе поблекли на ее фоне.
Я поняла это, когда стоически-спокойный Поттер лишенным всяческого выражения голосом наотрез отказался рассказывать, что именно увидел тогда в думосборе... и уломать его не удалось ни мне, ни Рону с Гермионой, ни даже министерским. "Все эти годы он работал на Дамблдора и защищал меня" - только это и стало достоянием общественности... я почему-то сразу поняла, что больше не будет сказано ни слова. И, встретившись взглядом с бессонными которую ночь глазами, напоминающими сейчас заросшую ряской стоячую воду в заброшенном пруду - испытала неимоверное желание свернуть шею этому паршивцу, этому, к такому Гадесу, героическому шпиону... был бы он сейчас жив...
Кому как ни Северусу Снейпу было знать, что такое задолжать мертвецам...
Его собственный долг был нынче оплачен с процентами - но он так и не успел понять, что сам стал кредитором. Кредитором для сына любимой им, погубленной им... кредитором навсегда - повесив на растерянного, многажды преданного мальчишку еще и бремя собственной гибели и горького прозрения. Бремя, которое тот собрался унести с собой в могилу.
Шли годы. И все у Мальчика-Который-Выжил было просто-таки прекрасно... не считая того, что за плечами у него по-прежнему маячила слишком знакомая темная тень.
А я... Я хорошо, чересчур хорошо понимала, что именно до сих пор мучает Поттера, потому что и сама терзалась тем же.
Виной.
Страшной. Непоправимой.
Ученик может предать учителя. Это учитель не имеет права, ни при каких обстоятельствах не имеет права предавать ученика. Даже чужого. Никогда.
Я-его-предала.
Предала недоверием, презрением, ненавистью... всем тем, что в клочья рвало душу в тот проклятый год, когда Альбус...
Поздно.
Как всегда - слишком поздно.
Так мы и жили - с одной на двоих виной. До того самого весеннего дня, когда, оказавшись волею случая в Лондоне, в забавной маггловской кофейне я не столкнулась нос к носу с вполне живым Снейпом.


***
… О том, каким чудом ему удалось тогда спастись, мы не говорили. В конце концов, он был не худшим из зельеваров... кому как не ему разбираться в антидотах? А злость и упрямство, которых ему тоже было не занимать, способны помочь выкарабкаться даже после тесного знакомства с ядовитыми змеиными зубами. И все же... Я боялась даже думать о том, чего ему все это стоило - ходил он с трудом, а от прежнего завораживающего голоса остались одни воспоминания. Как-то от случайно обмолвился, что вынужден теперь каждый день принимать какое-то мудренное зелье собственного приготовления - так что старые навыки до сих пор востребованы.
Но никаких подробностей бывший слизеринский декан сообщать не изъявил желания, а я... Я слишком боялась спугнуть это невообразимое чудо, потому без возражения приняла все его условия.
Единственное, что мне удалось у него выторговать - ежегодные встречи в этой самой кофейне в первый день сентября... о которых, впрочем, ни одной живой душе не будет изестно. Все остальное же...
Никаких распросов. Никаких попыток извинений. Никаких разговоров о прошлом. О настоящем тоже молчок. И вообще молчок обо всем, что имеет к нему отношение. Последние школьные новости от меня, несколько въедливых ремарок в ответ - и до следующего года. Но я была благодарна и за это.
Он... изменился. И речь не о том, что, по моим пристальным - украдкой - наблюдениям, со здоровьем у него все было швах... другого, разумеется, глупо было ожидать после всего пережитого...
Просто…
Снейп стал намного более спокойным. Но это спокойствие неимоверно пугало меня - в нем была беспросветная и безнадежная усталость человека, который потерял все, даже себя самого - и существует лишь потому, что у него не хватило сил умереть.
Так что, заходя в знакомый каждой мелочью зал, я каждый раз мысленно сжималась в комок: что, если он..? Но нет, он появлялся минута в минуту, что ни год все тяжелее опираясь на трость, что ни год - все более отчужденный... Но - живой.
Мерлин, слава тебе, - живой.
И неизвестно, сколько бы еще длилась эта кошмарная в своей безнадежности игра - если бы о нашей тайне не узнал последний (по мнению Снейпа) и первый (как считала я) из тех, кто должен был о ней знать.
Поттер.
Разумеется, все произошло как всегда - то есть, по чистой случайности. Если бы в прошлом году старая кофейня не оказалась закрытой... Если бы не таким ясным был день... Если бы я не уговорила Снейпа, который, кажется, чувствовал себя еще более погано, чем обычно, посидеть пару минут в соседнем парке... - убедив, разумеется, что именно я нуждаюсь в отдыхе...
Если бы в тот самый парк нелегкая не принесла Тедди Люпина и Викторию...
И если бы я их вовремя заметила!...
Люпин-младший Снейпа, вестимо, не знал - что не помешало ему обмолвиться Поттеру о загадочных делах строгой директриссы в маггловском Лондоне. Поттер, едва услышав от Теда описание моего спутника, провел сложнейшую операцию под названием "два плюс два" - и примчался ко мне за объяснениями. За теми самыми объяснениями, которые я не могла - не имела права! - ему дать, потому что это означало бы в очередной раз предать того, кому и без того предательств хватало.
Я упиралась до последнего. Я, глядя в ошалевшие глаза, лгала с искусством, достойным самого Салазара Слизерина. Мой бывший ученик уговаривал, убеждал, умолял... а потом что было сил шарахнул по мне легилименсом.
И плевать, что Снейп так толком и не научил его окклюменции. И плевать, что после, перепугавшись вусмерть (отчаяние, знаете, рассчету сил не способствует) - он едва не на коленях просил прощения... которое, разумеется, незамедлительно было им получено.
Тайна перестала быть тайной.
Поттер узнал, что Снейп жив... а еще неделю спустя явился ко мне сообщать, что на встречу в кофейне в следующем году в моем обличье идет он.
Безумие.
Но - у меня не собирались просить разрешения. Меня просто... сочли нужным любезно уведомить. Но я бы помешала ему, клянусь... если бы не во взгляде его отчаяние не мешалось с надеждой. И если бы не черноволосый мальчик с зелеными глазами - тот самый мальчик, что в этом году поступил в Хогвартс и оказался в Слизерине. Мальчик со слишком знакомой фамилией и слишком неожиданным именем.
Я сдалась - впрочем, заставив Поттера пообещать, что он не выкинет ничего такого, что могло бы его выдать или как-то невредить Снейпу.
И вот только что мальчишка - уже в своем собственном обличье - появился на пороге моего кабинета и впервые за последние несколько часов я вздохнула с облегчением.



***
- Ну и как он?
Неловко пожимает плечами. Я - как мне кажется - понимаю.
- Постарел? - вздыхаю. - Между прочим, я тебя предупреждала. - Как там у него с ногой дела?
- Да нормально вроде... - говорит неуверенно.
Гм... эко же его... тряхнуло.
- Поговорили?
Кивает.
- Ну и отлично. Надеюсь, тебя хватило на то, чтобы не выйти из образа? Что же, будем считать, что обошлось. Ты хоть понимаешь, как ты рисковал? Если бы только он узнал... - я запинаюсь, потому что Поттер вдруг краснеет, бледнеет, мнется... и начинает заинтересованно изучать собственные ладони. - Что еще?
- Он знает.
Сказать, что я теряю дар речи - не сказать ничего. Я смотрю на склоненную, такую же взлохмаченную, как и двадцать лет тому назад голову - и испытываю непреодолимое желание влепить этому идиоту затрещину в лучших традициях некоего зельевара. Чтобы летел он отсюда и до Святого Мунго...
- Ты что... ты признался?!
- Ну... почти, - мямлит он, не поднимая глаз. - Я... Ну вобщем... Словом, он в курсе, что это был я...


Мерррлиновы ...!!!


-Ты понимаешь, что натворил? - спрашиваю почти нежно - тем самым тоном, едва заслышав который первокурсники обычно стараются провалиться под землю. - Ты, тролль задери, в состоянии вообще представить... или у тебя снитч вместо головы? Ты забыл за двадцать лет, с кем имеешь дело? Почему, черт возьми..?
- Потому что иначе было нельзя! - перебивает он, сверкая на меня своими глазищами из-за очков и как никогда напоминая себя самого - лет эдак в пятнадцать. - Я не мог иначе, понимаете?
- Не понимаю!!! Ты что, добить его решил, чтобы не мучился? - я пытаюсь представить себе Снейпа, узнавшего, что он мирно пил себе кофе в компании своей вечной Немезиды... Нет, воображение у меня не настолько живое. - Тебе не кажется, что он заслужил право жить так, как он этого хочет? Заслужил! И слишком дорого за него заплатил! Это его жизнь и его выбор!
-Это не жизнь! Это музей! Кунсткамера! Нафталиновое царство! Он же не живет, так, существует!
-Это ты такие глобальные выводы сделал за сорок минут беседы? - интересуюсь едко. - А если и так - тебе-то что? Ты забыл, через что он прошел? Он и раньше-то с головой не дружил, а теперь, после всего, и подавно! Единственное, что ему было нужно - это покой, а ты... Поздравляю, короче говоря, мы его больше не увидим...
Поттер возмущенно вскидывается, явно собираясь возражать...
Двери распахиваются, едва не сорвавшись с петель, - и в комнату врывается черный вихрь.




***
Одного взгляда достаточно, чтобы понять - Снейп не в себе. Его трясет как в лихорадке, лицо мертвенно-бледное... и он едва держится на ногах.
С грохотом захлопываются двери. Он замирает посреди кабинета, но смотрит не на Поттера, словно пружиной из кресла подброшенного, - на меня. И глаза у него страшные.
- Итак, вот оно какое - ваше хваленное гриффиндорское благородство, Минерва? - это не голос - тень голоса. Неживой шелест, от которого озноб пробирает. - Что и требовалось доказать...
- Професор МакГонагалл не при чем, это мне необходимо было... - Гарри делает было шаг ему навстречу, но замирает, напоровшись на острие этого отчаянного взгляда.
- Что, пришли успехами похвалиться, Поттер? - шипит Снейп, и от застарелой ненависти в его голосе меня передергивает. - Рассказать, что... как там оно у вас? - шалость удалась? Ну разумеется. Вам же теперь все можно, вы же у нас... знаменитость! - Поттера при этом cлове передергивает.
- Какая еще шалость? Мне просто надо было с вами поговорить... - начинает было он, но Снейп его не слышит.
- Спасителям мира закон не писан, они могут творить что хотят. Захотелось развлечься? как всегда за чужой счет... Конечно, это у вас наследственное... что же вы так долго выжидали, мистер Поттер?
- Да потому, что считал вас мертвым! - зло огрызается тот.
- Ну да, я же должен извиниться перед вами, что не сдох. Вы в качестве главного героя магического мира имели полное право расчитывать на такую малость...
- Прекратите юродствовать! - Поттер кусает губы - впрочем, Снейп бы и святого довел. - Никто не собирался...
- Ах, да! Эта ваша трогательная сказочка... Вы что, маггловским кино увлеклись? Собственной фантазии не хватает?
- Да что вы несете!
- Это что вы несли мне? "Дом на пепелище", угрызения совести... Выдумали новый способ поглумиться? - слова спотыкаются друг о друга, слова рассыпаются в мелкое крошево, и вообще все это уже очень напоминает истерику. - "Давно уже повзрослел..." Такие как вы не умеют взрослеть! Они до смерти остаются избалованными сопляками, котоырм все и всегда сходит с рук... как сходило вашему отцу и этому блохастому недоразумению... Неужели вы всерьез считали, что я поверю во всю эту чушь про...
- Пап?
Аль замирает в дверях. Настороженные темно-зеленые глаза смотрят то на отца, то на...
- Здравствуйте, сэр, - вежливо говорит внук Лили ее другу детства. Шмыгает носом, нетерпеливо отбрасывает лезущую в глаза черную-пречерную челку. Подходит к отцу. Улыбается мне. И вновь переводит взгляд на бывшего слизеринского декана.
Снейп... На Снейпа страшно смотреть. У него не лицо - маска. Слепая маска помешанного с застывшими мертвыми глазами. Он хочет что-то сказать - но не в силах выдавить ни слова.
Мне становится страшно. Я оглядываюсь на Альбуса...
Но рама пуста.
Не на кого надеяться.
Никто не поможет.
Никто.
Годрик... Салазар... Сжальтесь над ними.
Наверное,я слишком пристально вглядываюсь в потреты основателей Хогвартса. Потому и пропускаю тот момент, когда Северус Снейп, по-прежнему не сводя глаз с перепуганного мальчишки рядом с Поттером, начинает неловко оседать навзничь.

***

Первым отмирает Поттер. В мгновение ока оказывается рядом, подхватывает, заклятием пододвигает кресло. Я, опомнившись, призываю стакан воды.
- Аль, беги за мадам Помфри. Живо.
- Он умрет?
Перехватываю взгляд Поттера, который как раз пытается расстегнуть пуговицы Снейпового воротника. Ой, что ж это у него так пальцы дрожат-то, а?
- Еще чего! - говорю сварливо, успокаивая не столько сына, сколько отца и себя саму. - Его знаешь уже сколько раз убить пытались? И такие специалисты... нам не чета, правда, Гарри?
Тот, справившись наконец с пуговицами, благодарно кивает.
- Да, Аль. Не умрет он, правда. Убить профессора, знаешь ли, проблематично весьма и весьма...
И тут мальчик задает наконец вполне резонный вопрос:
- Папа... а это кто?
Захваченный врасплох Гарри растерянно смотрит на меня, я же демонстративно склоняюсь над Снейпом, который все еще не приходит в себя. Вот уж нет, своими силами разбирайтесь, мистер Поттер, вам полезно. Тем более, рассказать ой есть что!
- Я... говорил тебе про него тогда на платформе, помнишь? Это бывший декан твоего факультета, Аль... и бывший директор Хогвартса... - Гарри говорит медленно, с трудом подбирая слова. - Он был моим преподавателем все школьные годы. И я был уверен, что ненавижу его больше всего на свете. Понимаешь... я наделал много глупостей, а понял это, когда было уже слишком поздно.
- Это как? - не понимает Аль.
- У меня уже не было возможности поговорить с ним... попросить прощения. Он спасал меня и моих друзей... много раз. А я об этом не знал и думал, что он... Да нет, я тогда вообще мало думал, - прерывает сам себя решительно. - Понимаешь... он странный человек... как мне казалось - очень-очень плохой. А оказалось все совсем наоборот. Его имя Северус Снейп, тебя назвали в его честь.
Перевожу дыхание. Все правильно. Все правильно, мальчик. Молодец.
- А почему он на тебя кричал?
- Я... - запинается. - Я обидел его, Аль. Очень обидел. Хотел как лучше, а получилось... так, как у меня чаще всего получается. Так что кричать он имел полное право.
- А... - начинает было мальчик...
- Вам что... на войне последние мозги... вышибло? - Снейп не открывает глаз; ему вовсе худо, чтобы понять это, мадам Помфри вовсе не требуется. Я пододвигаю к его губам стакан с водой, но он лишь кривится. - Магглы верят, что имя... определяет... судьбу. Поттер... вам сына не жалко?
- Выпейте воды, профессор, - советует тот мягко. - И помолчите чуть - вы вредите себе и пугаете ребенка.
От неожиданности Снейп подчиняется. Отпивает глоток из стакана, еще один. Кашляет. Пытается оттолкнуть мою руку, но сил даже на это не хватает. Открывает наконец глаза - сейчас вовсе непроглядные. Смотрит на меня; от его взгляда мне становится тошно. Что же ты натворил, Поттер, идиот проклятый... что же вы оба, идиоты такие, натворили...
- Я всегда знал.... что ничем хорошим это все не закончится... - выговаривает Снейп едва слышно. - Потому что все надо делать вовремя. Даже подыхать. Правда, Минерва?
Я собираюсь поинтересоваться, не собирается ли он наверстать упущенный шанс и отправится в лучший мир прямо здесь и сейчас...
- А "подыхать" - это плохое слово. Когда я говорю плохие слова, мама меня заставляет рот мыть. С мылом.
Снейп вздрагивает. Аль подходит к самому креслу и глядит на бывшего слизеринского декана. Очень серьезно, но без тени страха.
- Здравствуйте, сэр, - здоровается вежливо и без малейшего перехода сообщает, - А меня сегодня похвалили на зельях...
Поттер рядом со мной то ли вздыхает, то ли кашляет, то ли смеется, но Снейп, кажется, забыл о нашем существовании. Он разглядывает мальчишку тем самым - бездонным, фирменным своим взглядом, под которым напрочь терялись несколько поколений учеников... а этому, кажется, вовсе даже нипочем.
- Как тебя зовут? - спрашивает бывший слизеринский декан нынешнего слизеринского первокурсника одними губами... но тот понимает.
- Альбус-Северус, - отвечает он. И с детской улыбающейся мордашки на Северуса Снейпа смотрят глаза Лили Эванс.
Снейп смеется.
Снейп смеется без голоса, задыхаясь, жадно хватает воздух губами, кашляет... и смеется. Горько и отчаянно... так горько и отчаянно, что я встревоженно оборачиваюсь к Поттеру...
- Госпожа директор? Привидения что-то такое... словно они только что видели... Можно к вам? - в кабинет, близоруко щурясь, как всегда робея, как всегда, путаясь в мантии, заглядывает всем присутствующим хорошо известный преподаватель гербологии профессор Лонгботтом.
Дар речи бедняга теряет начисто. Оно и понятно.
Во-первых, вездесущие привидения не солгали.
И он видит Снейпа.
Живого Снейпа.
Во-вторых, Снейп - живой Снейп! - смеется. И плевать, что смех этот очень смахивает на истерику.
В-третьих, в непосредственной близости от живого смеющегося Снейпа - оба Поттера. Целые и невредимые, прошу заметить.
Для нашего преподавателя гербологии это уже чересчур - солидный профессор исчезает бесследно, уступая место бестолковому растяпе образца 199* года.
- Про… професор Снейп??? Вы… вы живой???
Снейп страдальчески возводит очи горе.
- Минерва, черт возьми… - в голосе его появляются те самые интонации, которые ...дцать лет назад заставляли содрогаться три факультета. - У тебя тут что, торжественное собрание?!
Я вмешаться, однако, не успеваю.
Вмешивается Гарри. Он вскакивает и толкает к ошарашенному Лонгботтому Аля.
- Забери его.
- Но... - Невилл все еще не сводит затравленно-неверящих глаз со Снейпа. Ничего себе, сила привычки...
- Все потом... - Гарри едва не взашей выталкивает их обоих за двери. Перехватывает мой взгляд.
- Почему-то мне кажется, что гербалогии сегодня уже ни у кого не будет... - хмыкает задумчиво. - Между прочим, профессор... это именно он убил Нагини.
Снейпа передергивает; рука его, непроизвольно взметнувшись, тянется к горлу.
- Может, воды, профессор? - спрашивает Поттер серьезно. Ответа, разумеется, ждать не приходится... и он продолжает так же спокойно. - Как вам будет угодно. Но если вы в силах, я бы хотел поговорить.
- Мне не о чем с вами говорить... - устало бросает Снейп.
- Тогда просто выслушайте меня. Очень вас прошу, выслушайте... - Гарри пододвигает к креслу стул, опускается на него - и глза их наконец оказываются на одном уровне. Снейп - как-то уж чересчур поспешно! - опускает веки; выглядит он - краше в гроб кладут, но Поппи мне почему-то звать не хочется.
- Вы зря накричали не профессора МакГонагалл. Ваша тайна оставалась тайной девятнадцать лет... и была бы таковой и дальше, если бы Тедди Люпин случайно не заметил вас обоих в сквере. Профессор, он вас не знает, поэтому не считал, что рассказывает мне что-то необычайное. Минерва выгораживала вас до последнего... но то описание, которое я услышал от младшего Люпина, было слишком красноречивым... и мне слишком много хотелось вам сказать...
- И вы решили... - Снейп не открывает глаз; спокойная безучастная усталость в его голосе пугает меня больше, чем напугал бы крик. - Вы решили, что имеете право... вот так... Вам не стыдно?
- Мне не стыдно, профессор. Мне стыдиться нечего, потому что все, что я сказал вам, - чистая правда. Моего сына действительно зовут Альбус-Северус. Я дал ему это имя в честь людей, которым я обязан многим, не говоря уж о собственной жизни.
- А теперь вы послушайте меня, мистер Поттер, - перебивает его Снейп. - Мне вы не обязаны ничем. Так что все эти ваши... гриффиндорские штучки... меня не касаются. А вот я был бы вам весьма и весьма обязан, если бы вы соблаговолили оставить меня покое и пообещать, что не будете впредь вмешиваться в мою жизнь. И прекратите, в конце концов, называть меня профессором, я, слава Мерлину, уже не ваш преподаватель, так что...
- А что вы называете своей жизнью, профессор? - очень спокойно интересуется Поттер, старательно пропустив мимо ушей его последнюю фразу. - Эту вашу монструозную игру в прятки с самим собой? Если бы вам действительно так позарез хотелось умереть - вы бы это сделали двадцать лет назад. Если вам так нужно, чтобы вас оставили в покое - какого черта вы согласились на эти ваши рандеву? Если бы вы до сих пор не считали себя преподавателем, а меня - идиотом сопливым, вы бы сюда в жизни не пришли. Вы до сих пор ненавидите меня - пускай. Но как можно до такой степени ненавидеть себя самого? Сколько еще вы собираетесь платить по счетам, которые давно уже закрыты?
- Кто же их закрыл? Уж не вы ли? - Снейп смотрит мимо него, на пустую раму Альбусова портрета. - Не много ли на себя берете, а, мистер Поттер?
- Мне, знаете, не привыкать! - парирует Гарри ему в тон. - Если вы вдруг забыли, я только то и делал, что много на себя брал. Так же, к слову, как и вы сами. Но в отличие от вас я не растравляю себе душу всю жизнь, перебирая старые детские обиды!
- Мистер Поттер, на вашем месте я бы заткнулся немедленно... - цедит Снейп едва ли не шепотом, выпрямляется в кресле... и я вижу вдруг не измученного старого человека с мертвыми глазами, а того, прежнего, злого и талантливого, самого молодого из деканов, ночной кошмар бедняги Невилла. - Если вы этого не сделаете...
- ... двести баллов с Гриффиндора, - похватывает этот ненормальный, этот безумный, этот благословенный мальчишка. - Вы вообще слышали, о чем я вам тут распинался все это время? Или вам от собственной дурости уши заложило?
Снейп вскакивает... не "поднимается", нет! - именно вскакивает, едва ли не юношески стремительно, напрочь забыв и про несчастную свою ногу, и про трость... и целую секунду мне кажется, что Поттер нарвался наконец... если не на аваду, то на увесистую пощечину, которую, между нами говоря, заслужил. Но в следующее мгновение я замечаю нечто, что потрясает меня настолько, что я забываю обо всем.
Они одного роста. Впрочем, нет... Гарри выше. На дюйм буквально, но...
Выше.
Не сдержавшись, я фыркаю - достаточно громко, потому как оба оборачиваются ко мне с абсолютно одинаковым выражением "Какого тролля?". Растерянно гляжу то на одного, то на второго...
И тут раздается тихий скрип приоткрывшихся дверей.
Лонгботтом на миг замирает на пороге. Смотрит на Снейпа с тем самым выражением мученической отваги, с которой брался некогда за очередное задание по зельеварению.
- Профессор Снейп... мне надо с вами поговорить.
Гарри с интересом смотрит на Снейпа. А тот, стоически сцепив зубы, выдыхает с ледяным спокойствием:
- В очередь, профессор Лонгботтом.
- Я... Да, я подожду... - Невилл поспешно кивает и, виновато глянув на меня, неловко пристраивается на стуле в углу.
Пауза.
- А ты вовремя... - говорит Поттер усмешливо, не сводя глаз со стоящего перед ним человека. - Ты очень вовремя, Невилл. Вскоре здесь будет столько желающих поговорить с профессором Снейпом, что он вынужден будет остаться в этом кабинете ночевать. Потому что, хочет того профессор Снейп или нет, ему придется выслушать всех без исключения.
- Мистер Поттер, как только мне понадобится совет, что, где и как мне делать, к вам я не обращусь за ним, будьте уверенны... - у Снейпа стремительно белеют губы. На всякий случай я нахожу взглядом спасительный стакан с водой. Нет, Гарри все делает правильно, давно пора... но не дошло бы до беды, он же еле на ногах держиться!..
Впрочем, Снейп терять сознание не собирается, наоборот, голос его постепенно набирает силу.
- Так вот, слушайте меня очень внимательно, мистер Поттер, а не так, как слушали некогда на уроках зельеварения. Я не желаю больше ни видеть вас, ни слышать - как в вашем собственном обличье, так и в обличье кого бы то ни было... - меня одаривают мимолетным убийственным взглядом. - Я понимаю, что, после всего того, что вы сделали для магического общества, на все ваши выходки закрывают глаза. Но я этого делать не собираюсь. Именно поэтому я требую, чтобы меня оставили в покое и прекратили вмешиваться в мои дела. До свидания не говорю, это наша последняя встреча... - он решительно тянется за тростью, вспомнив о ее существовании...
- Значит, я был прав тогда? - спрашивает Гарри ему вслед. - Я говорил Алю, что его назвали в честь самого храброго человека на свете... а вы действительно боитесь!
Во время оно... во время оно Снейп бы стремительно развернулся на каблуках, сейчас же нас удостаивают лишь пренебрежительного - и далеко не такого эффектного - взгляда через плечо.
- Кого, вас? – фыркает, вовсе не обратив внимания, кажется, на первую, самую важную, часть. - Поттер, у вас мания величия?
- Это у вас мания! Мания выдумывать себе несуществующих врагов и черт-те какие грехи. Вам что, без страданий жить неинтересно?
- Жить? А зачем? - спрашивает Снейп неожиданно искренне, и тон его мне очень не нравится, потому что в нем ни тени эмоций - лишь беспросветная стылая усталость. усталость, которой таким как он, сумасшедший, достаточно для того, чтобы как-то утром просто запретить себе проснуться...
- Ну... хотя бы для того, чтобы выяснить, продолжает ли профессор Лонгботтом заикаться при виде вас... - Невилл возмущенно вскидывается, но я успеваю взглядом велеть ему не вмешиваться. - Или для того, чтобы увидеть собственное имя в учебнике по истории магии. Ну... еще можно заглянуть в лабораторию - ее переоборудовали, вдруг заинтересует что-то? Ах да, или расскзать Алю, каким самодовольным тупицей был его папенька...
Снейп едва заметно дергает углом губ.
- Был?.. Вы себе льстите...
- Договорились, если вам так будет легче, расскажете, что я до сих пор такой же тупица... Так что, проводить вас в лабораторию? Или сначала выясните, что от вас хотел Невилл?
Упомянутый Невилл непроизвольно вздрагивает у своем углу, но Снейп на него и не смотрит. Снейп смотрит на Поттера - и шипит одним дыханием:
- Не смей меня жалеть!
- А с чего мне вас жалеть? - очень знакомо вскидывает бровь Поттер. - Жалеют слабейших, а не тех, кто в пару десятков раз сильнее тебя самого. И вообще, сэр... Может хватит уже, а?
- Что "хватит"? - спрашивает Снейп без выражения...у Поттера же выразительности хватит на двоих. Он уже и не пытается сдерживаться, его прорвало наконец.
- Может хватит уже... этой драмы из жизни героев античности?! Я понимаю, что вам такое и вообразить затруднительно, но не все в этом мире живут вам назло! Более того, есть, знаете, ненормальные, которым вы, какого-то дьявола, дороги! Которым не все равно, где вы и что с вами! Которые, тролль задери, все эти клятые двадцать лет, пока вы тут играли в разведчика на покое, думали лишь о том, как страшно перед вами виноваты и не знали, как теперь с этой виной жить! Которые полжизни бы отдали, чтобы просто попросить у вас прощения! Почему, черт вас дери, мою глупую детскую ненависть вы воспринимали как должное и не можете поверить, что все изменилось? В конце концов, мне уже не пятнадцать лет! Я старше, чем были вы сами, когда я оказался в Хогвартсе... почему вы так уверенны, что я остался таким же кретином? Что мне сделать, чтобы вы мне наконец поверили?! Вы же не идиот и никогда им не были... хотя и кажетесь очень часто! Сколько можно? "мистер Поттер", "мистер Поттер"... Поймите вы наконец, я не мой отец! До каких пор еще будет продолжаться это безумие?! Сколько еще раз и как именно я должен перед вами извиниться, истеричка вы чертова, чтобы до вас дошло наконец, что я вам не враг! Валяйте, признавайтесь! Мне, знаете, не сложно, я о таком шансе двадцать лет мечтал... - голос у него наконец срывается. Он отворачивается - поспешно, слишком уж поспешно...
Комнату накрывает тишина. Такая, что в ушах звенит.
Снейп... У Снейпа такой вид, словно ему в лицо выплеснули кувшин с ледяной водой. Снейп хватает губами воздух, пытаясь выговорить хоть слово... безуспешно. Он просто смотрит на стоящего перед ним человека, смотрит такими глазами, что мне становится неимоверно его жаль. А впрочем... Кто ему, дураку, виноват, что простейших вещей не понимает? Вот и приходится... объяснять.
Все еще не говоря ни слова, тяжело опираясь на трость, Cнейп подходит к окну. Какой-то миг всматривается в ясное сентябрьское небо - яркое, торжественное, далекое. Оборачивается.
- Ну что, вперед? - спрашивает негромко.
- Куда? - бормочет Поттер глухо; голос у него заметно подрагивает.
Снейп кривит губы... и левая бровь его знакомо сламывается.
- Как это, "куда"? Извиняться, разумеется. Госпоже директору надо работать, мы не можем злоупотреблять ее гостеприимством. Тем более, что наш ...диалог... может затянуться. Надеюсь, за эти ваши двадцать лет вы в состоянии оказались составить приличный текст, мистер... - запинается. - ... Гарри?
За моей спиной шумно вздыхает Невилл, впервые осмелившись напомнить о своем присутствии. Да мне и самой очень хочется перевести дыхание. Неужели же?..
Уже у дверей Снейп вдруг оборачивается.
- Лонгботтом... А вы никогда не думали о преподавании зельеварения?
Невилл озадаченно хлопает глазами, но я смотрю не на него - на Поттера. А тот сияет вдруг начищенным галлеоном.
С чего бы это?..

-the end-

@темы: Гарри Поттер, фанфик, Северус Снейп

---

Те, чого більше немає...

Автор: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: G
Пейринг: СС, ГП, ММ
Жанр: AU, Drama, General
Отказ: Відмовляюся від усього.
Аннотация: Все можна врятувати і виправити, якщо життя триває...
Предупреждения: нет
Статус: Закончен



РОЗДІЛ 1. Дев'ятнадцять років потому
*-*
…Всі ці роки до маленької кав’ярні на околиці вона приходила заздалегідь. Сьогодні – вперше – запізнилася.
Висока, абсолютно сива жінка в старомодному пальті на мить знерухомлює в дверному прочілі, вдивляючись у напівпорожній о цій годині зал. Бармен всміхається їй приязно, наче добрій знайомій, але вона не помічає того. Світлі пильні очі прикипіли до столика у найвіддаленішому куті, за яким згорбилася темна постать. Із виляском падає на підлогу картата парасолька з раптом заслаблих пальців – рука намарно намагається намацати застібку затугого раптом комірця.
Він тут. Прийшов. Прийшов…
– Прошу, пані…– якийсь послужливий молодик вже схопився на ноги і простягає їй парасольку. Вона – мимохідь – дякує, так само не зводячи очей з…
– Ти запізнилася, Мінерво… – всупереч усім приписам файних манер чоловік не квапиться зводитися їй назустріч. Нічого дивного, втім – поруч із його кріслом спочиває, спираючись на бильце, доволі масивний ціпок, а дещо напружена постава – особливо незугарно випростана ліва нога (взута, проте, у фертикуватий гостроносий черевик) – свідчить, що ціпок цей потрібен власнику не про людське око. – Щиро кажучи, я вже сподівався, що тобі нарешті набридли ці дурнуваті хованки…
Вона відповідає не одразу; роздивляється його пильно, мало не жадібно, наче намагаючись розгледіти щось, відоме лише їй. Щоправда, очей він так і не підвів – їй лишається споглядати хіба що похилену голову; чорне з сильною сивиною волосся майже закриває обличчя, на видноті лише краєчок високого жовтувато-блідого чола.
– Забагато справ… – власний голос здається незнайомим і придушеним, наче їй забракло раптом повітря.
– Ви що, збираєтеся звітувати переді мною, пані директорко? – він зводить нарешті погляд…
Обличчя як обличчя. Немолоде і – чого вже там!– негарне. Надзвичайно тонкі рвучкі риси, в яких проте немає і натяку на шляхетну витонченість, радше вони наводять на гадку про аскета-самітника. Гачкуватий ніс, тонкі бридливі губи, гострі вилиці, очі…
Очі.
Непроглядно-чорні, завеликі для цього змарнілого обличчя, вони могли б бути надзвичайно виразними, але, тьмяні й байдужі, нагадують зашмароване кіптявою скло, а чи безодні занедбані колодязі, в яких давно вже не лишилося води.
– Мінерво, агов!.. – він дивиться то на неї, то на парасольку, що знов опинилася на підлозі, потім тягнеться за ціпком…
– Ні-ні, сиди, я сама… – жінка квапливо нахиляється, піднімає парасольку і, випроставшись, навпомацки, так і не зводячи з нього очей, сідає навпроти.
– Що питимеш? – питає він. – Раджу чай, віднедавна його тут заварюють за новим рецептом…
Вона киває і мовчки споглядає, як він звично підкликає офіціантку і робить замовлення – спокійний, стриманий, впевнений, живе уособлення буденності…
Фантасмагорія.
…Сам він п’є каву – чорну й таку міцну, що від самого погляду на неї їй гірчить. Він помічає миттєву відразу на її обличчі й смикає кутиком вуст.
– Схоже, ти дійсно перепрацювалася, Мінерво. Я, звісно, не мадам Помфрі, але може, якесь зілля… за старою пам’яттю?
– А може, за старою пам’яттю, не знущатимешся? – вона обіруч стискає принесену ввічливим мовчазним офіціантом чашку. Гріє долоні? Дивно, адже у залі доволі тепло. – Северусе… як ти?
– Ти що, дійсно вважаєш, що зі мною ще щось може статися? – в його голосі ані натяку на жарт, саме лише щире здивування.
– Авжеж, що може статися з тим, хто й без того мертвий…– кривиться вона. – Як нога?
-- А як вона може бути? Я в змозі дати собі раду…
– Бачу… – вона відсьорбує чай. – Не набридло іще бути небіжчиком?
– Мусило набриднути? Ти не уявляєш, як спокійно я живу відколи помер…
– Дев’ятнадцять років.
– Так, майже річниця… – він удавано урочисто здіймає філіжанку. – За чергове побачення, еге ж?
Вона киває.
–І за те, щоб тобі нарешті набридло гаяти час на дурниці.
– А оце вже не дочекаєшся, – каже вона гостро.
– Що, так і їздитимеш сюди кожен рік у жахливому маґлівському автобусі, аби переконатися, що я ще не врізав дуба?
– Цього року до Гогвортса вступив його син, – каже вона спроквола.
Чоловік рвучко ставить на стіл філіжанку, яку щойно взяв був у руки.
– Я не хочу цього чути. Мене анітрохи не цікавить…
– Він у Слізерині. У нього чорне волосся й зелені очі. Його звати…
–Я не хочу цього чути!!! – кричить він пошепки, враз втративши всю свою впевненість і стриманість, і чорні, непроглядно-чорні очі його оживають, і їхня глевка сутінь повниться раптом навісним, нелюдським болем, відчаєм, тугою… – Я не хочу цього… – довгі тремкі пальці стискають скроні, він трясе головою, і чорне з сивиною волосся мотиляється блідим спотвореним мукою обличчям. – Досить! Досить, невже навіть тепер ви всі не можете просто дати мені спокій?!
Жінка дивиться на нього пильно й сумно; під її поглядом він трохи опановує себе. Знов хапається за чашку. Зводить подих.
– Невже тобі зовсім немає, що йому сказати? – питає вона стиха.
Він кривиться, бридливо дивлячись в охололу каву.
– Містер Поттер волів би почути вибачення за те, що саме я вижив у тій війні, в якій врізали дуба друзяки його пресвятого батечка? Авжеж, така кричуча несправедливість…
– Містер Поттер вважає тебе героєм, – сповіщає вона зимно. – І, наскільки мені відомо, найсміливішою людиною, яку він знав у своєму житті. …Я сказала щось смішне?
Він дійсно сміється – так, як уміє лише він, пхекає неголосно, кривлячи й без того кривий рот.
– Святе місце не порожніє… – каже злісно. – А жити просто так, без героїв, містер Поттер, отже, досі не навчився? Юнацький максималізм…
– Йому тридцять шість років, Северусе. Забагато для максималізму. Тим паче, для юнацького. Він давно вже подорослішав. А от ти, схоже…
– А що я? – чи не вперше за час їхньої розмови всміхається він.
– Вітаю, твоя помста вдалася. Навіть ліпше, ніж ти розраховував.
– Не розумію, – сповіщає він невиразно.
– Тобі ж так кортіло помститися за ті дурнуваті витівки марнославних шмаркачів. Можеш пишатися.
-- І все одно не розумію, – у голосі його крига. Непроникна.
– Мені чомусь здавалося, що ти знаєш, що таке заборгувати мерцям… – вона дивиться кудись повз нього. – І що таке – намагатися повернути цей борг.
– Містер Поттер нічого мені не винен.
– Це ти так думаєш!!! – вибухає вона раптом, і з-за сусіднього столика з подивом зводить на них очі руда дівчина, що досі спокійно читала товстелезну зашарпану книгу, смакуючи капучіно. – Це ти так думаєш, – каже Мінерва МакГонагал трохи тихіше, намарно намагаючись тримати себе в руках. –Містер Поттер думає інакше.
– О, містер Поттер вже подорослішав настільки, що навчився думати?! – але ця недолуга спроба іронії розбивається наче о скелю –вона дивиться просто йому в очі, і він чомусь насилу витримує цей погляд.
– Тоді.. після всього... Він декілька днів просидів у директорському кабінеті, очікуючи, доки з’явиться твій портрет. – каже вона тихо і тре чоло, наче їй раптом розболілася голова. – Мені чомусь здалося, що йому чимало треба було тобі сказати. І багато за що перепросити.
– От тільки його перепросин моєму портрету бракувало… – форкає він. – Мінерво, минуло дев’ятнадцять років. Тобі не здається, що трохи запізно… ностальгувати за минулим?
–Краще скажи, що просто боїшся глянути йому у вічі!
Якщо вона ставила собі на меті дошкулити – їй це нарешті вдалося. Її співрозмовник сіпається так, що кава з філіжанки розлітається по щойно охайній скатертині чорними бризками – наче тканину пропалили невидимою праскою.
– Северусе… – каже жінка лагідно; подібної реакції вона явно не сподівалася. Він мовчить, вона дивиться на тонкі засталені пальці, що увіп’ялися у край столу, і їй стає страшно.
– Северусе… вибач.
– Можна подумати, я ще чогось у тих очах не бачив… – бурмотить він ледь чутно… дивиться на рештки кави у чашці – і допиває її одним ковтком, схоже, не вельми усвідомлюючи власні дії. Кривиться. Мимохіть торкається горла; на тлі високого коміра чорного светра помітно, що пальці його все ще тремтять. – Мінерво… ну що ти від мене хочеш?
– Може, ти даси йому ще один шанс?
– Який іще шанс потрібен твоєму золотому хлопчику? Він отримав усе…
– Він втратив усе… – вона дивиться на власні долоні. – Ти – єдине, що пов’язує його...з тим, чого більше немає.
– Не драматизуй. У нього є родина й дім.
– Дім… на згарищі. Без фундаменту…
– Тобі не здається, що з огляду на комплекцію на роль фундаменту більше пасує Молі Візлі? – пхекає він.
– А тобі не здається, що ти верзеш дурниці? Чому ти не можеш повірити, що я… Що я кажу правду? Що він змінився?
–Тому що ми говоримо про Поттера. А Поттер, який подорослішав, – це все одно, що Лонгботом, який викладає зілля й настійки… – каже він втомлено і раптом, у полоні якоїсь думки, зводить на неї очі.
– Мінерво… ти ж нічого йому не розповіла, еге ж?
Вона мовчить – і наступної миті зап’ясток її стискають сильні, крижано-холодні пальці.
– Мінерво?!..
– Вгамуйся, І відпусти руку, у старих крихкі кістки… – жінка намарно намагається вивільнитися, їй це не вдається; вона заплющує на мить очі – і він миттю розтискає пальці, помітивши судому болю, що майнула її обличчям.. – Від мене він нічого не дізнається.


*-*
– ...То що, до наступного року?
– Пообіцяй мені, що з тобою нічого не станеться.
– Ти стаєш сентиментальною, Мінерво. Тобі не личить.
– А ти так і не порозумнішав на шостому десятку… – звівшись, вона дивиться на нього згори вниз; якісь слова тріпотять на її вустах, ще трохи, і… – Северусе…
– Так?
– Йому дійсно чимало треба було тобі сказати.
Він звично зламує брову, збираючись видати щось отаке… але її вже немає поруч. Чоловік дивиться, як досі ще по-молодому стрімка, кожною рисою знайома постать зупиняється на мить біля барної стійки; пише щось на аркуші паперу; декілька слів бармену – і двері за нею зачиняються.


*-*
… Він здивовано озирається, коли вже біля дверей його плеча торкається чиясь рука.
Хлопець-бармен помітно ніяковіє; кумедно, виявляється, в нього досі ще збереглася ця химерна здібність – діяти на шмаркачів наче василіск на нещасну жертву. Є ще порох у порохівницях, треба ж…
– Так?
– Це від дами.
– Якої дами?
– Тієї, що була за вашим столиком. Вона наказала віддати це вам, як надумаєте йти…– хлопець простягає йому вчетверо складений аркуш.
Досадливо кривлячись, він розгортає цидулку і якусь мить спантеличено дивиться на сторінку з «Найпотужніших настійок»: мереживокрилі мушки, п’явки, м’ята, спориш, покришена шкіра бумсленга… Багатозільна настійка? Але…
Він перегортає аркуш; божевільна стара, що це ще за…
...Одне лише речення – нерівний навскоси почерк, так добре, надто добре знайомий; одне лише речення, і Северус Снейп намарно намагається вдихнути повітря, що стало раптом глевким і гарячим, і відмовляється наповнювати спраглі легені. Одне лише речення, шість слів, всього лише шість слів – і ретельно вибудуваний ним за дев’ятнадцять років світ розлітається скельцями розбитого калейдоскопа, тому що…



Я назвав його Альбусом-Северусом, професоре…



РОЗДІЛ2. Ті ж і Мінерва

*_*
Чому я погодилася на цю авантюру?
Не знаю.
Ні, не так.
Знаю.
Тому що мені неймовірно шкода було обох цих ідіотів, і старого, й молодого. Обох цих рятівників світу, кожен із яких зробив все для того, аби зіпсувати іншому життя… і ненароком занапастив своє власне.
Ні, про людське око все було зовсім гаразд. Молодший – себто, рятівник магічного світу номер один Гарольд Джеймс Поттер, – працював собі в аврораті, був щасливо одружений і виховував дітей, старанно уникаючи найменшої публічності. Щодо цього я його розуміла – надмірна увага газетярів добре попсувала Хлопчику-Що-Вижив нерви і до, і після перемоги, і свій спокій він заслужив.
…А от що заслужив той, інший?
Тепер, після того страшного року всезагальної ненависті і прокльонів, після несподіваних одкровень, після гучних статей і не менш гучних промов, після повного виправдання по всіх звинуваченнях і цілком відновленого доброго імені... залишилося - що?
Нічого.
Ні-чо-го.
Ані портрета в директорському кабінеті. Ані могильного каменя на цвинтарі… бо в тому звар'ятованому шарварку тіло останнього з директорів того, колишнього Гогвортсу зникло з Верескливої Халупибез сліду Нічого дивного, втім, в цьому не було – хтозна, скільки ще було таких, чиїм останнім прихистком стала загальна могила? Та війна не рахувала своїх мерців… Тому жодних ілюзій я не плекала… на відміну від…
Так, Снейпа, напевне, це б неабияк потішило – бо помста його синові ненависного Джеймса виявилася в результаті набагато вдалішою, ніж він міг сподіватися. Вона виявилася настільки… настільки красивою і вишукано-безжальною, що всі ті колишні кумедні й недолугі зняті бали, покарання й дошкули – в стилі розлюченого на цілий світ зацькованого хлопчиська, в якого так і не стало сил подорослішати – геть потьмяніли на її тлі.
Я зрозуміла це, коли незворушно-спокійний Поттер позбавленим жодного виразу голосом на відсіч відмовився розповідати, що саме побачив тоді у ситі спогадів.., і вмовити його не вдалося ані мені, ані Рону з Герміоною, ані міністерським пройдам. "Всі ці роки він працював на Дамблдора і захищав мене" – то було єдине, що стало всезагальним надбанням… я чомусь одразу зрозуміла, що більше з цього приводу не буде сказано ані слова. І, зустрівшись поглядом із кільканадцяту ніч безсонними очима, чий колір зараз нагадував зарослу тванню ставкову воду – відчула, що нині власноруч скрутила б в'язи цьому триклятому шпигуну-герою… якби ж то він тільки був живий.
Кому як не Северусу Снейпу було знати, що воно таке – заборгувати мерцям…
Його власний борг був нині сплачений із відсотками.., проте він так і не встиг зрозуміти, що сам став кредитором. Кредитором сина тієї, кого любив і кого занапастив. Кредитором назавжди – повісивши на розгубленого, кількадесят разів зрадженого хлопчиська, і без того геть очманілого від кількості одкровень – ще й тягар власної смерті й запізнього прозріння. Тягар, який той зібрався нести аж до могили.
…Роки минали. І все у Хлопчика-Що-Вижив було зовсім добре. Якби ж то лише не надто знайома тінь, що невідступно стояла в нього за плечима.
А я… Я добре, надто добре розуміла, що саме й досі мучить Поттера, тому що й сама завинила.
Так само страшно і так само невиправно. Тому що…
Учень може зрадити вчителя. Це вчитель не має права, за жодних умов не має права зраджувати учня. Навіть чужого. Ніколи.
Я-його-зрадила.
Зрадила своїми недовірою, ненавистю, зневагою… всім тим, що на шмаття дерло душу цілий рік після того, як Альбус…
Запізно.
Як завжди – запізно.
Так ми й жили – з однією на двох провиною. Аж допоки, блукаючи якось навесні Лондоном, я випадково не зітнулася в кумедній маґлівській кав'ярні з живим-живісіньким Снейпом.

*_*
…Про те, яким дивом йому тоді вдалося врятуватися, ми не говорили. Зрештою, Снейп був не найгіршим із зіллярів… то ж кому як не йому було знатися в антидотах. А злість і впертість, яких у нього також було хоч залийся, ладні допомогти викараскатися навіть після отруйних зміїних зубів. І все ж, я боялася навіть думати про те, чого це йому коштувало – ходив він явно через силу, та й від колишнього неймовірного голосу лишилися самі спогади. Якось він ненароком обмовився, що, аби хоч так-сяк тягати ноги, мусить нині щодня приймати власноруч скапарену хитромудру настійку – то ж зіллярські навички й досі у пригоді…
Але жодних подробиць колишній слізерінський декан розповідати бажання не виявив, а я… Я надто боялася сполохати це незбагненне диво, тому беззастережно пристала на всі його умови. Єдине, що мені вдалося виторгувати – зустрічі в цій самій кав'ярні щовересня… про які, втім, не знатиме жодна жива душа. Все ж решта…
Жодних питань. Жодних вибачень. Жодних розмов про минуле. Жодних розмов про теперішнє. Взагалі жодних розмов про те, що його обходить. Останні гогвортсівські новини від мене, декілька в'їдливих ремарок від нього… і до наступного року. Але я була вдячна й за це.
Він… змінився. І йшлося навіть не про те, що, за моїми пильними мовчазними спостереженнями, зі здоров'ям у нього був повний швах… іншого, авжеж, після всього пережитого годі було й сподіватися. Просто…
Снейп став спокійнішим. Але цей спокій неймовірно лякав мене, бо в ньому була безпросвітна й безнадійна втома людини, яка втратила все, навіть власне "я" – і існує тепер лише тому, що їй не стало сил померти. То ж, заходячи до знайомого вже до найменших дрібниць залу кав'ярні, я кожного разу подумки здригалася: що, як? Але ні, він з'являвся точнісінько о призначеній годині, щороку важче спираючись на ціпок, щороку незворушніший і відчуженіший. Але – живий.
Дякуючи Мерліну – живий.
Невідомо, скільки б іще тривала б ця моторошна у своїй безнадійності угода, якби про нашу таємницю не дізнався останній (на Снейпову думку) і перший (як вважала я) з тих, хто мусив про неї знати.
Поттер.
Авжеж, все було як годиться – себто абсолютно випадково. Якби ж то минулого року стара кав'ярня не виявилася зачиненою… Якби ж то днина не була надто погожою… Якби ж то я не вмовила Снейпа, що, здається, почувався ще гірше, ніж звичайно, посидіти хвильку в сусідньому парку (переконавши його, авжеж, що спочинок потрібен мені…)
… Якби ж то до цього самого парку нетеча не принесла Тедді Люпина з Вікторією…
І якби ж то тільки я вчасно їх помітила!!!
Молодший Люпин Снейпа, авжеж, не знав… але це не завадило йому при нагоді розповісти Поттерові про загадкові справи суворої директорки у маґлівському Лондоні. Поттер, ледь зачувши від Теда опис мого супутника, склав два та два… і примчав до мене вимагати пояснень, які я не могла – не мала права! – йому дати, бо це означало б ще раз зрадити довіру того, перед ким я й так достолиха завинила.
Я відмагалася до останнього, відбріхуючись із майстерністю, яка зробила б честь Салазарові Слізерину. Мій колишній учень вмовляв, переконував, благав… а потім, зціпивши зуби, просто щосили вгатив мене леґіліменсом.
І дарма що Снейп навчав його колись блокології, а зовсім навіть не виманології. І дарма що потім, сам перелякавшись до напівсмерті (бо відчай аж ніяк не допоміг йому розрахувати сили), він мало що не навколішки благав пробачення.., яке, авжеж, отримав.
Головне – таємниця не була вже таємницею.
Поттер дізнався, що Снейп живий… а ще за тиждень з'явився до мене, аби сповістити, що на рандеву до кав'ярні наступного року в моїй подобі піде він.
Це було безумство.
Але – він і не просив дозволу. Він просто… люб'язно ставив мене до відома. Але я б завадила йому, слово честі, завадила б… якби не та божевільна суміш відчаю і надії у його погляді. І якби не чорноволосий хлопчик із зеленими очима, що саме цього року вступив до Гогвортсу і опинився у Слізерині. Хлопчик із надто знайомим прізвищем і надто несподіваним ім'ям.
Я відступилася, втім, змусивши Поттера заприсягтися, що він не втне нічого, що здатне було б його видати а чи якось зашкодити Снейпові.
…І от щойно Поттер – вже у власній подобі – з'явився на порозі мого кабінету – і вперше за останні декілька годин я зітхнула з полегшенням.

*_*
-То як він там?..
Ні в сих, ні в тих знизує плечима. Я – як мені здається –розумію.
-Постарішав? – питаю, зітхнувши. – Між іншим, я тебе попереджала… Як там у нього з ногою?
-Та наче нормально… - каже невпевнено.
Гм, добре ж його… трусонуло…
-Поговорили?
Киває.
- Ну й гаразд, - зітхаю я. – Сподіваюся, тебе вистачило на те, щоб не вийти з образу. І будемо вважати, що все закінчилося добре. Все ж таки, ти чортзна як ризикував. Якби він дізнався… - я затинаюся, тому що Поттер раптом ще більше ніяковіє і починає зацікавлено вивчати власні зчеплені на коліні долоні. – Що таке?
- Він знає.
Сказати, що мені відбирає мову – не сказати нічого. Я дивлюся на похилену, таку ж скуйовджену як і двадцять років тому голову… і відчуваю неймовірне бажання дати цьому ідіоту потиличника в кращих традиціях такого собі зілляра… Так, щоб він летів звідси і до лікарні Святого Мунга.
- Ти що… ти зізнався???
- Ну… майже... – бурмотить, не піднімаючи очей. - Я… Це просто... Коротше кажучи, він тепер знає, що це був я.


Мерррррлін мій..!!!


- Ти розумієш, що ти накоїв? – цікавлюся дуже-дуже лагідно – тим самим тоном, зачувши який першачки зазвичай намагаються провалитися крізь землю. – Ти, правець тебе побий, в змозі це уявити, чи в тебе снітч замість макітри? Ти що, забув за двадцять років, із ким маєш справу? Чому, чорт забирай…
- Тому що я не міг інакше! – перебиває він, блимаючи на мене своїми очиськами з-за скелець окулярів і як ніколи нагадуючи себе самого – років у п’ятнадцять. – Я просто не міг інакше, розумієте?
-Не розумію!!! Ти що, добити його вирішив, аби не мучився? - я намагаюся уявити Снейпа, який дізнався, що мирно пив собі каву у компанії своєї вічної Немезіди… Ні, в мене не настільки жвава уява. - Тобі не здається, що він заслужив право жити так, як він цього хоче? Заслужив… і надто дорого за нього заплатив! Це його вибір і його життя!
-Це не життя! Це музей! Це кунсткамера! Від нього ж мало що нафталіном не тхне! Він же не живе – існує!
-Це ти такі глобальні висновки зробив за сорок хвилин бесіди? – цікавлюся в’їдливо. – …А якщо навіть і так – тобі що до того? Ти забув, через що він пройшов? Він і раніше з головою не вельми дружив, а зараз, після всього, й поготів!.. Єдине, що йому нині треба – це спокій, і… Вітаю, коротше кажучи, ми його більше не побачимо.
Поттер обурено розкриває було рота, явно збираючись заперечувати…
…Двері розчахуються, мало не зірвавшись із верей і до кімнати вривається чорний вихор.

***
Самого погляду достатньо, аби зрозуміти –Снейп не при собі. Його трясе наче у пропасниці, обличчя мертвотно-бліде… і він заледве тримається на ногах.
Із виляском зачиняються двері. Він знерухомлює посеред директорського кабінету, але дивиться не на Поттера, що схоплюється із крісла – на мене. І очі в нього страшні.
– Отже… це і є… ваша хвалена… грифіндорська… шляхетність, Мінерво? – це навіть не голос – тінь голосу. Неживий шерех, від якого мороз дере поза шкірою. – Що й треба було... довести…
– Професорка МакГонагал тут ні до чого. Це мені треба було…- Гаррі робить було крок йому назустріч, але завмирає, наштовхнувшись на вістря цього несамовитого застрашливого погляду.
– Що, прийшли похвалитися успіхами, Поттере? – сичить Снейп, і від застарілої ненависті в його голосі мені стає страшно. – Розповісти., що...– як там воно? – "капость заподіяно"? Авжеж… Вам же тепер усе можна, ви ж у нас… знаменитість! - від цього слова Поттера помітно пересмикує.
–Я не збирався чинити ніяких капостей! Мені просто треба було з вами поговорити… – починає було він, але Снейп його не чує.
– Рятівникам світу… закон не писаний, еге ж? Їм дозволено усе… Захотілося розважитися… як завжди, за чужий рахунок... так? Авжеж… це ж у вас… родинне! Що ж ви так довго чекали, містере Поттер?
-Тому що я вважав вас мертвим! – гримає той злісно.
-А, ну звісно… Я ж мушу вибачитися перед вами… за те, що не помер… Ви, як головний герой магічного світу, мали повне право на це сподіватися… а тут таке зухвальство з мого боку…
- Припиніть це юродствування! - Поттер кусає губи… втім, Снейп би і святого до сказу довів. – Я зробив це не для того!
-Так, звісно! Та зворушлива казочка… Ви що, маґлівського кіно передивилися? Власної фантазії вже не вистачає?
-Та що ви верзете?..
-Це що ви мені верзли?! Докори сумління, «дім на згарищі»… Вигадали новий спосіб познущатися? - слова затинаються, перечіплюються одне через одне, слова глиняними друзками розлітаються на порох, і взагалі все це вже дуже нагадує істерику. – «Давно вже подорослішав»… Такі як ви не вміють дорослішати!!! Вони до самої смерті лишаються розпещеними шмаркачами, яким все і завжди сходить з рук… як сходило вашому батечку і тому блохастому недоумку! Невже ви сподівалися, що я бодай на мить повірю в усю цю бридню про…
-Тату?
Аль завмирає в дверному прочілі. Нашорошені темно-зелені очі дивляться то а батька, то на…
-Добридень, сер… - ввічливо каже онук Лілі її другу дитинства. Шморгає носом і нетерпляче смикає головою, відкидаючи з чола задовге чорнюще волосся. Підходить до батька. Всміхається мені. І знов переводить погляд на колишнього слізеринського декана.
Снейп… На Снейпа страшно дивитися. У нього не обличчя – машкара. Сліпа машкара божевільного із застиглими, неживими очима. Він хоче сказати щось… але не спроможний видушити ані слова.
Мені стає страшно. Я озираюся на Альбуса… Але рама порожня.
Нема на кого сподіватися.
Ніхто не зарадить.
Ніхто.
Годріку… Салазаре… допоможіть їм…
Мабуть, я надто пильно вдивляюся в портрети засновників Гогвортсу. Тому й пропускаю той момент, коли Северус Снейп, так само не зводячи очей із переляканого хлопчика обіч із Поттером, починає незугарно валитися навзнак.
***
Першим отямлюється Поттер. Миттю опиняється поруч, підхоплює, закляттям підсуває крісло. Я, схаменувшись, прикликаю склянку води.
- Аль, біжи за мадам Пофрі. Швиденько.
- Він помре?
Перехоплюю погляд Поттера, що саме намагається розстібнути ґудзики Снейпового комірця. Ой, що ж це в нього так пальці тремтять?!..
- Ще чого! – кажу сварливо, заспокоюючи не стільки сина, скільки батька й себе саму. – Його знаєш, скільки разів уже вколошкати намагалися? І такі фахівці… нам не рівня, правда, Гаррі?
Той, впоравшись нарешті зі Снейповим комірцем, вдячно дивиться на мене. Киває.
- Так, Аль. Нікуди він не помре, слово честі. Вбити професора доволі… проблематично, я це знаю напевне.
І тут малий ставить нарешті цілком доречне запитання:
- Тату, а це хто?
Захоплений зненацька Гаррі безпорадно дивиться на мене, я ж демонстративно схиляюся над Снейпом, який все не приходить до тями. Оце вже ні. Самотужки розбирайтеся, містере Поттер, вам воно корисно. Тим паче, саме вам розказати дійсно є що.
- Я казав тобі про нього тоді, на платформі, пам’ятаєш? Це колишній декан твого факультету, Аль … і колишній директор Гогвортсу, … - він говорить незвично повільно, насилу підбираючи слова. – Він був моїм викладачем… всі шкільні роки… і я був певен, що ненавиджу його понад усе на світі. Я тоді завинив, а зрозумів це... запізно.
-Це як? – не розуміє Аль.
-У мене тоді вже не було шансу поговорити з ним… попросити пробачення. Він рятував мені життя, багато разів. А я про це не знав і вважав… - він затинається. – Розумієш, він… дивна людина… і я думав що він дуже-дуже поганий… а з’ясувалося, що навпаки… Його ім’я Северус Снейп, і тебе назвали на його честь.
Зводжу подих. Так. Так, молодець.
- А чому він на тебе кричав?
- Я… - після паузи він рішучо провадить далі. – Я образив його, Аль. Дуже образив. Хотів як краще, але вийшло… так, як у мене часто виходить. Так що кричати він мав повне право.
- А…- починає було малий.
- Вам що… війна… останні клепки… повибивала? – Снейп не розплющує очей; йому зле – аби зрозуміти це, мадам Помфрі кликати не варто. Я підсуваю йому до губ склянку з водою, але він лише кривиться. - Маґли вірять… що ім’я… визначає долю… Поттере… вам сина… не шкода?
- Випийте води, професоре, - каже той м’яко. - І помовчте трохи... ви шкодите собі і лякаєте дитину.
Від несподіванки Снейп кориться. Відпиває ковток зі склянки, ще один. Кашляє. Намагається відштовхнути мою руку, але сил бракує навіть на це. Нарешті розплющує очі – зараз зовсім непроглядні. Дивиться на мене; від цього погляду мені стає тоскно. Що ж ти накоїв, Поттере, дурню ти такий… Що ж ви обоє, дурні такі, накоїли…
-Я завжди знав… що нічого доброго з цього… не вийде… - видушує Снейп ледь чутно. – Бо все треба робити вчасно… навіть здихати… Так, Мінерво?
Я збираюся вже поцікавитися, чи не має він, бува, наміру надолужити втрачений шанс на подорож до ліпшого світу просто в цьому кабінеті…
- А "здихати" – це погане слово. Коли я кажу погані слова, мама змушує мене мити рота з милом.
Снейп здригається. Аль підходить до самісінького крісла і дивиться просто йому в обличчя. Дуже серйозно, але без тіні страху.
- Драстуйте, сер… - вітається чемно й без жодного переходу сповіщає. – А мене сьогодні похвалили на зіллях…
Поттер поруч зі мною чи то зітхає, чи то кахикає, але Снейп, здається забув про його існування. Він незмигно роздивляється малого, але під тим самим поглядом, під яким ніяковіли декілька поколінь гогвортсівських учнів, то почувається абсолютно спокійно.
-Як тебе звуть? – питає колишній слізерінський декан нинішнього слізеринського першокурсника… без голосу, самими губами, але той розуміє.
- Альбус-Северус, – каже так само ввічливо й погідно. І з дитячого обличчя до Северуса Снейпа всміхаються очі Лілі Еванс.
Снейп сміється
Снейп сміється без голосу, задихаючись, хапає ротом повітря, кашляє… і сміється. Гірко й несамовито, і я тривожно озираюся на Поттера…
- Пані директорко? Привиди щось таке.., ніби щойно вони бачили… Можна? – до кабінету, короткозоро мружачись, як завжди несміливо, як завжди, плутаючись у власній мантії зазирає всім присутнім добре відомий викладач гербалогії професор Лонгботом.
Мову бідоласі відбирає геть-чисто. І я його розумію.
По-перше, всюдисущі привиди не збрехали.
І він бачить Снейпа.
Живого Снейпа.
По-друге, Снейп - живий Снейп! – сміється, і байдуже, що сміх цей дуже нагадує істерику.
По-третє, тут-таки, в безпосередній близькості від живого Снейпа, що сміється, – обидва Поттери, цілі й неушкоджені.
Для нашого викладача гербалогії це явно забагато – статечний професор миттю перетворюється на недорікуватого телепня зразка 199* року.
- Про… професоре Снейп??? Ви… ви живі???
Снейп страдницькі зводить очі.
- Мінерво, чорт забирай… - в голосі його з’являються ті самі інтонації, які кількадесят років тому примушували тремтіти три факультети. – У тебе тут що, урочисті збори???..
Але я не встигаю втрутитися, натомість це робить Гаррі. Він рвучко схоплюється і підштовхує до ошелешеного Лонгботома Аля.
- Забери його.
- Але ж… - Невіл все ще не зводить зацькованих очей зі Снейпа. Оце так сила звички…
- Потім. – Гаррі мало що не втришия виштовхує їх обох за двері. Перехоплює мій погляд.
- Чомусь мені здається, що занять з гербалогії сьогодні вже не буде… - каже задумливо. –Між іншим, професоре… це він убив Наджині…
Снейпа помітно пересмикує і рука його мимоволі тягнеться до горла.
- Може, води, професоре? – питає Поттер серйозно. Відповіді, авжеж, годі сподіватися, і він провадить далі, так само спокійно. – Як хочете. Але, якщо тільки ви в змозі, - я хотів би поговорити.
- Мені нема про що з вами говорити… - одказує Снейп втомлено.
- Тоді просто послухайте мене. Уважно послухайте, - Гаррі підсуває до крісла стілець, опускається на нього, і їхні очі опиняються на одному рівні. Снейп похапцем заплющується; виглядає він – хоч зараз до труни, але мадам Пофрі мені чомусь кликати не хочеться.
-Ви дарма образили професорку МакГонагал. Ваша таємниця лишалася таємницею дев’ятнадцять років і була б нею надалі, якби Тед Люпин випадково не побачив вас обох у сквері. Він вас не знає, тому не вважав, що розповідає мені щось надзвичайне. Мінерва вигороджувала вас до останнього… але Тедів опис був надто промовистий... а мені надто багато хотілося вам сказати…
-То ж ви вирішили… - Снейп не розплющує очей, і спокійна втома його голосу лякає мене більше, ніж налякав би крик. – Ви вирішили, що маєте право отак… Вам не соромно?
-Не соромно, професоре. Мені нема чого соромитися, бо все, що я сказав вам у кав’ярні – щира правда. Мого сина справді звуть Альбус-Северус. Я назвав його так на честь двох людей, яким я багато чим зобов’язаний… і власне життя тут не найголовніше.
- А тепер ви послухайте мене, містере Поттер, - перебиває його Снейп.- Мені ви не зобов’язані нічим. Так що ці ваші… грифіндорські дурощі… мене не обходять. А от я був би дуже зобов’язаний, якби мені дали спокій і пообіцяли надалі не втручатися в моє життя. І припиніть, нарешті, називати мене професором, я, слава Мерліну, вже не ваш викладач, то ж…
- А що ви називаєте своїм життям, професоре? – дуже спокійно цікавиться Поттер, ретельно пропускаючи повз вух його останню ремарку. – Цю вашу монструозну гру в хованки із самим собою? Якщо б вам дійсно так кортіло померти – ви б зробили це двадцять років тому. Якщо б вам справді хотілося, аби вам дали спокій – ви б не погодилися на ці щорічні рандеву. Якби ви дотепер не вважали себе викладачем, а мене – шмаркатим недоумком, ви б не прийшли сюди зараз. Ви й досі ненавидите мене – нехай, але як можна такою мірою ненавидіти себе самого? Скільки ще ви збираєтеся платити по рахунках, які давно вже закриті?
- Хто ж їх закрив? Не ви бува?.. – Снейп знов дивиться повз нього, на порожню раму Альбусового портрету. – Забагато на себе берете, містере Поттер…
- Мені, знаєте, не звикати… - одказує Гаррі йому в тон. – Якщо ви забули, я тільки те й робив всі роки, що забагато на себе брав. Так само, як і ви самі, до речі. Але, на відміну від вас, я не перебираю все життя старі дитячі образи!
- Містере Поттер, на вашому місці я б заткався… - цідить Снейп майже пошепки, виструнчується в кріслі… і раптом я бачу не старого змученого чоловіка з мертвими очима, а того, колишнього, злого й талановитого, наймолодшого з гогвортсівських деканів, нічне жахіття бідолахи Невіла... –Якщо ви цього не зробите…
- Дві сотні балів з Грифіндора… - підхоплює цей навіжений, цей божевільний, цей благословенний хлопчисько. – Агов, ви взагалі чули, що я вам казав? Чи вам від власної дурості у вухах позакладало?
Снейп схоплюється… не «зводиться», ні – саме схоплюється, зовсім по-молодому рвучко, геть забувши і про нещасну свою ногу, і про ціпок… і цілу секунду мені здається, що Поттер отримає-таки зараз… не Аваду, то замашного ляпаса, якого, між нами кажучи, заслужив. Але наступної миті я помічаю дещо, що вражає мене настільки, що я забуваю про все інше.
Вони одного зросту. Ба ні… Гаррі вищий. Буквально на дюйм, але…
Вищий.
Не стримавшись, я хмикаю – достатньо голосно, бо обидвоє озираються на мене з абсолютно однаковим виразом «Якого дідька!?» на обличчях.
Розгублено дивлюся то на одного, то на іншого, аж раптом чути тихий вереск дверей, що відчинили.
Лонгботом на мить знерухомлює на порозі. Дивиться на Снейпа із тією самою гримасою страдницької відваги, з якою колись брався до складання найважчого іспиту.
- Професоре Снейп… мені треба з вами поговорити…
Гаррі з цікавістю дивиться на Снейпа. А той, зціпивши зуби, видушує з крижаним спокоєм:
- В чергу, професоре Лонгботом.
- Я… Так, я зачекаю… - Невіл метушливо киває, і, вибачливо глипнувши на мене, незугарно вмощується на стільці в кутку.
Пауза.
- А ти вчасно… - каже Поттер усмішливо, не зводячи очей із людини, що стоїть перед ним.. – Ти дуже вчасно, Невіле. Незабаром тут буде стільки бажаючих … поговорити… з професором Снейпом, що він змушений буде залишитися в цьому кабінеті на декілька днів. Бо, хоче професор Снейп того чи ні, а вислухати всіх без винятку йому доведеться…
- Містере Поттер, щойно я потребуватиму поради що, де і як мені робити, я, авжеж, до вас по неї не звернуся… - у Снейпа стрімко білішають губи. Про всяк випадок я знов шукаю поглядом рятівну склянку. Ні, Гаррі все робить правильно, давно вже час було… але не дійшло б до лиха - він же ж ледь на ногах тримається…
Втім непритомніти Снейп не збирається, навпаки, голос його поступово набирає силу.
- Так от, слухайте мене дуже уважно, містере Поттер.., а не так, як слухали колись на уроках зілля й настійок… Я не бажаю більше не бачити вас, ані чути, як у вашій власній подобі, так і в подобі когось іншого... – мене побіжно дарують ніщивним поглядом. – Я розумію, що після всього того, що ви зробили для магічної громади, вона закриє очі на всі ваші… витівки… але я цього робити не збираюся. Саме тому я вимагаю, аби мені дали спокій і не втручалися надалі в мої справи. «До побачення» не кажу, бо це наша остання зустріч… - він рішучо береться за ціпок, раптом згадавши про його існування…
- Отже, я мав рацію тоді, в кав’ярні? – питає Гаррі йому вслід. - Я говорив Алю, що його назвали на честь найхоробрішої людини у світі… а ви дійсно боїтеся!
Колись… колись Снейп рвучко розвернувся б на підборах, нині ж маємо лишень зневажливий і далеко не такий ефектний погляд через плече.
-Кого, вас? – пхекає, геть пропустивши, здається, повз вух першу – найцікавішу! - частину. - Поттере, у вас манія величі?
- Це у вас манія! Манія вигадувати собі неіснуючих ворогів і чортзна які гріхи! Вам що, без страждань жити нецікаво?
- Жити? А навіщо? – питає раптом Снейп несподівано щиро, і тон його мені дуже не подобається, тому що в ньому жодних емоцій - лишень безпросвітна втома. Втома, якої таким як він, ненормальний, достатньо для того, аби якось просто заборонити собі прокинутися вранці.
- Ну… хоча б для того, щоб з’ясувати, чи досі професор Лонгботом затинається, ледь вас угледівши… - Невіл обурено смикається, але я встигаю поглядом наказати йому не втручатися. – Чи для того, щоб побачити власне ім’я у новому підручнику з історії магії. Ну… ще можна зазирнути до переобладнаної лабораторії… чи розповісти Алю, яким самовпевненим бевзем був його батько.
Снейп ледь смикає кутиком вуст.
- Був?.. Ви собі лестите…
- Домовилися, якщо вам так легше, розкажете йому, що я й нині такий самий бевзь… То що будете дивитися лабораторію? Чи спочатку дізнаєтеся, що від вас хотів Невіл?
Згаданий Невіл мимоволі зіщулюється в своєму куті, але Снейп на нього й не дивиться. Снейп дивиться на Поттера… і сичить без голосу, самим лише диханням:
- Не смій мене жаліти!
- А чому я мушу вас жаліти?- дуже знайомо зводить брову Поттер. – Жаліють слабших, а не тих, хто у кількадесят разів сильніший від тебе самого. І взагалі, професоре, може досить?
- Що досить? – питає Снейп невиразно… у Поттера ж виразності вистачає на двох. Він вже й не намагається стримуватися, його несе дев’ятим валом.
- Може досить грати цю… драму з життя героїв давнини?! Я розумію, що вам складно це уявити, але не всі в цьому світі живуть лише для того, аби вам дошкулити! Більше того, є ненормальні, яким ви, з якогось дива, небайдужі! Яким не все одно, де ви і що з вами! Які, чорт забирай, всі ці бісові двадцять років, поки ви… гралися в розвідника на покої.., думали лишень про те, як страшенно перед вами завинили і не знали, як тепер із цим жити! Які півжиття віддали б, аби просто мати змогу попросити у вас пробачення! Чому, хай вам грець, мою дурнувату дитячу ненависть ви сприймали як належне, але не можете повірити, що все змінилося?! Врешті-решт, мені вже не п’ятнадцять років! Я старший, ніж були ви самі, коли я з’явився в Гогвортсі… чому ви так упевнені, що я лишився таким самим йолопом?! Що мені зробити, аби ви нарешті мені повірили?!!! Ви ж не ідіот і ніколи ним не були, дарма що іноді здаєтесь… Скільки можна… «містере Поттер», «містере Поттер»… зрозумійте нарешті, я не мій батько!.. доки триватиме це безглуздя?! Скільки ще разів і як саме я мушу перед вами вибачитися, істерику ви бісів, аби ви зрозуміли, що я вам не ворог? Валяйте, кажіть! Мені нескладно, тим паче, що я про такий шанс мріяв майже двадцять років !- голос у нього нарешті зривається і він рвучко відвертається.
Кімнату накриває тиша. Така лунка, що аж у вухах закладає
Снейп… У Снейпа такий вигляд, наче йому в обличчя виплеснули цебро крижаної води. Снейп хапає ротом повітря, намагаючись видушити бодай слово… надаремно. Він просто дивиться на людину, що стоїть перед ним… дивиться такими очима, що мені стає неймовірно його шкода. А втім… Хто ж йому, дурню, винен, що він очевидних речей не добирає? От і доводиться розтовкмачувати…
Так само мовчки, важко спираючись на ціпок, Снейп підходить до вікна. Якусь мить вдивляється в погідне вересневе небо – яскраве, урочисте, далеке. Обертається.
- То що, ходімо? – питає неголосно.
- Куди? –бурмотить Поттер глухо; голос у нього помітно тремтить.
Снейп ледь кривить губи… і ліва брова його знайомо зламується.
-Я к це, «куди»? Вибачатися, авжеж. Пані директорці треба працювати, ми не можемо й надалі зловживати її гостинністю. Тим паче, що наш… діалог може дещо затягнутися… Сподіваюся, за ці двадцять років ви спромоглися скласти пристойний текст, містере… - затинається. - …Гарольде?..
За моєю спиною голосно зітхає Невіл, вперше насмілившись нагадати про своє існування. Мені й самій неймовірно кортить звести подих. Невже..?!?
Вже стоячи біля дверей, Снейп озирається.
- Лонгботоме, а ви ніколи не думали про викладання настійок?..
Невіл спантеличено глипає… але я дивлюся не на нього – на Поттера. А той сяє раптом наче начищений галеон.
З чого б це?..

FIN

@темы: Гарри Поттер, Северус Снейп