Оригинальное название: The Return to Baker Street
Автор: GM
пер.: Tairni
Бета: нет
Рейтинг: G
Размер: мини
Пейринг: Шерлок Холмс, Джон Уотсон
Жанр: Drama
Отказ: Все права у сэра Артура Конана Дойла
Цикл: 221B Baker St, London, the BrEttish Empire [4]
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Аннотация: Три года разлуки позади. А впереди - нелегкий разговор.
Комментарии: Текст переведен в подарок Sherlock
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БЕЙКЕР-СТРИТ
читать дальше***
...Сейчас, сидя у знакомого камина, легко можно было поверить, что с тех пор, как я в последний раз видел своего лучшего – да нет же! – своего единственного друга не прошло ни минуты – что уж там говорить о трех годах одиночества. Тем не менее.. Это был наш первый спокойный, удивительно тихий вечер, а воздух в гостиной вибрировал непонятным напряжением.
Та самая тишина, что прежде доказывала, что мы понимаем друг друга и без слов, теперь зияла между нами невидимой пропастью. И причина была даже не в бесконечных днях одиночества, не в мучительной ране, нанесенной этим сплетением опасности и смерти… Единственное, что могло заполнить бездну – добровольное и так необходимое объяснение.
Передав Морана полицейским, мы проводили их до Скотланд-Ярда – и мое беспокойство немного спало. Оказавшись лицом к лицу с Мораном – тем самым человеком, которого я винил в столь долгой разлуке и нынешним разладе со своим другом – я потерял над собой контроль. Три года нервы были на пределе – и кульминация драмы оказалась куда более тяжелой для меня, чем я рассчитывал. Я сорвался. Бедный Уотсон… Его, кажется, ошеломила моя ярость, то, как я сбросил успокаивающе коснувшуюся моего плеча руку. Впрочем, на мою вспышку он отреагировал стоическим молчанием – и это мне не понравилось.
Перед завтраком Уотсон настоял на том, чтобы немедленно начать работу над записками об «изумительном и радостном событии», произошедшем накануне. Я снизошел до того, чтобы согласиться – но, честно говоря, знакомая картина – мой доктор, склонившийся над рукописью – была неожиданно приятна и уютна. Можно было представить себе, что разлуки не было вовсе.
Несколько часов беседы – и вот уже мы обменивались лишь краткими замечаниями о прошедших трех годах. Графин почти опустел – и я заметил, что Уотсон близок к тому, чтобы задремать прямо в кресле. Не удивительно, впрочем. События последних часов могли подкосить и более стойкого человека.
Уют, спокойствие и некая сентиментальность происходящего подействовали даже на меня – и мне тошно становилось при мысли, что это лишь временный перерыв. Сегодняшний вечер - вечер, в котором не было места угрозам, опасностям и ссорам - казался мне предвестником возвращения тех самых доверительных отношений, которые существовали между нами раньше – и мне хотелось, чтобы он длился бесконечно.
Более трезвомыслящая часть моего существа тем временем настойчиво шептала на ухо, что я еще не сполна расплатился за свое предательство – и идиллии вот-вот придет конец.
Отчуждение, вызванное пережитым – таким разным, так отличающимся друг от друга - пролегло между нами. Разумеется же, эти три года были для моего доктора самым страшным периодом. Вне всякого сомнения, причиной этого послужил я, и моя обязанность – хотя бы попытаться теперь унять эту боль. Чувство вины, неуверенность, мой страх перед любым открытым проявлением эмоций лишали меня дара речи каждый раз, когда я собирался преодолеть пропасть недосказанности, невидимую стену, лежащую между прошлым и будущим, между мной и Уотсоном.
Мое внезапное возвращение из мира мертвых слишком взволновало моего друга, да и я сам позволил себе потерять над собой контроль. Плюс к этому – бессонная ночь и успешное завершение приключения в пустом доме. Все это время я скорее чувствовал, чем замечал, что Уотсон не сводит с меня глаз – словно боится, что я существую лишь в его воображении и, отвернувшись на миг, он уже не найдет меня рядом.
Сейчас, когда ночное приключение осталось в прошлом, я поймал себя на том, что тоже исподтишка рассматриваю его, того, кого мне так чертовски не хватало все это время. Как и раньше, мне не составляло особого труда читать его мысли по выражению лица. Он чувствовал себя неловко, вновь оказавшись в нашей старой квартире на Бейкер-стрит; в той самой квартире, которая после моей предполагаемой смерти стала для него запретной.
Меня бы, должно быть, удивило это отчуждение, если бы вчера я не увидел своего друга в качестве доктора Джона Уотсона, практикующего врача и полицейского хирурга – сдержанного, разочарованного, измученного и раздавленного жестокостью судьбы, отнявшей у него всех, кто был ему дорог. Не то чтобы я слишком переоценивал собственную роль в его жизни – но на протяжении десяти лет, как никак, я был его самым близким другом. Точно так же, как он сам был единственным в мире человеком, с которым меня хоть что-то связывало.
Когда Уотсон женился и переехал, наши отношения изменились. Преодолев мучительную ревность – еще бы, я остался без своего летописца!!! – я сумел порадоваться за своего друга и даже начал испытывать приязнь к Мэри. Надеюсь, она обладала достаточной проницательностью, чтобы понять, что из обиженного соперника я превратился в союзника. Оба мы, хотя и по-разному, зависели от того, кто служил спасительным якорем, опорой и защитой.
Увидев Уотсона впервые после разлуки – неужели это произошло только вчера?!? – я был потрясен произошедшей в нем переменой. Уставший, измученный доктор, за которым я наблюдал в зале суда, не имел ничего общего с моим другом. Моя «гибель», смерть Мэри – все это подкосило его. Горькие складки у губ, внушающая ужас опустошенность взгляда – в глазах его неотступно жила скорбь и память о постигшей его утрате. Человека, который был для меня поддержкой, опорой, который неизменно опекал меня и заботился обо мне – этого человека не было больше. Его сломила моя предполагаемая смерть.
Несколько отрезвленный этим открытием, я, тем не менее, продолжал, как последний идиот, надеяться, что мое чудесное воскрешение вернет к жизни нас обоих, заставив отступить боль трех лет разлуки.
Мое драматическое появление оказалось более эффектным, чем я мог рассчитывать. Обморок Уотсона вернул меня к реальности, впервые заставив смутно осознать, чего же стоили другу мое исчезновение. «Меня изменили огорченья», сказал некогда Шекспировский Фальстаф…
Я рассчитывал, что, вкратце рассказав о происшедшем со мной за эти три года, можно будет обо всем просто забыть и жизнь вернется в свое русло. Неизбежное объяснение пугало меня. Я откладывал свое намерение написать, тянул с возвращением в Лондон, потому что не знал, как посмею встретиться с Уотсоном. Приехав вчера, я успел повидаться с Майкрофтом, навестить старую квартиру на Бейкер-стрит и даже побывать в суде – пытаясь отсрочить неизбежную встречу с единственным человеком, которого мне хотелось увидеть. Единственным человеком, которому мне страшно было взглянуть в глаза. Оказавшись, наконец, лицом к лицу с Уотсоном, я приложил все усилия, чтобы избежать объяснений, которые, я знал это, причинят еще большую боль. Да, мной руководила трусость… но и желание оградить моего впечатлительного друга от того, что, возможно, станет для него самым жестоким ударом.
Единственным существом, достойным того, чтобы услышать правду, был тот самый человек, которого я обманывал так долго… за чью верность, простодушную преданность и благородную привязанность ко мне я отплатил отговорками и увертками.
- Как вы провели эти три года? – спросил он, и в тоне его я уловил настороженность, словно мой ответ его страшил.
Велеречиво расписав свое спасение от смерти у Рейхенбахского водопада и путешествие по Европе, я упомянул, что единственным человеком, посвященным в мою тайну, оказался Майкрофт. Майкрофт, а не он. Нет, не думайте, я не стал уточнять, что именно Майкрофт, вопреки полученным распоряжениям, скрыл от Уотсона мое спасение. Но и без того удар был нанесен. Обида в глазах, оскорбленный, полный невысказанного негодования тон… «Я думал, что не меньше вашего брата достоин доверия» - эти слова пронзили мне сердце.
…Кусочек угля упал на каминную решетку –Уотсон вздрогнул, выходя из оцепенения и, зевнув, признался, что почти засыпает.
- Вы кажетесь встревоженным, - заметил я без предисловий.
Опустевший бокал был водружен на каминную полку, а затем мне сообщили, что единственным поводом для тревоги является завершение этого удивительного/восхитительного/невозможного дня. Уотсон поднялся, собравшись уходить. Я порывисто вскочил – с целью убедить его остаться. Место моего друга было здесь, в нашей старой квартире – и я рассматривал его возвращение сюда как нечто само собой разумеющееся, втайне рассчитывая, что обойдется без уговоров.
Его спокойный, очень серьезный взгляд встретился с моим – и меня охватила паника. Сейчас опять будут вопросы – и ответить на них должным образом я не смогу. Больше всего мне хотелось просто сказать: «Вы должны остаться здесь, потому что нужны мне» - но как решиться на подобное проявление эмоций?
Он пробормотал что-то о своей несчастной медицинской практике. Резче, чем хотелось бы, я напомнил, что меня не было три года – следовательно, практика может подождать. Прозвучало это довольно бестактно – я не смог скрыть раздражения и, чтобы сгладить резкость произнесенных слов, сжал его руку.
В самом деле, почему даже сегодня необходимо было думать обо всех этих досадных мелочах?!
Уотсон, впрочем, тоже мог быть резким и жестоким – эти черты, так тщательно подавляемые им, прорывались только в минуту усталости. По тому, как побелели его сжатые губы и нехорошо сузились глаза, я понял, что мой доктор начинает злиться.
Очень холодно мне напомнили, что упомянутые три года – исключительно на моей совести; во взгляде Уотсона при этих словах мелькнула тень той застарелой, непреходящей боли, которая так поразила меня при нашей первой встрече вчера.
Мгновенный страх – я добился-таки своего, он уйдет! – и мои пальцы вдруг ослабели, соскользнув с его рукава. Я уже готов был признаться во всем, просить, умолять, если понадобиться… - и не мог заставить себя выговорить ни слова.
Еще несколько секунд - и неприязнь, явственно различимая во взгляде моего доктора, сменилась смущением и нерешительностью.
Очень тихо и почти спокойно Уотсон признался, что расценивает мой поступок как предательство – каковым, по сути, он и является. Впрочем, едва ли не в ту же секунду тень былой привязанности скользнула по его лицу.
- Холмс… - голос у него дрогнул. А в следующую минуту меня ободряюще потрепали по плечу и, коротко сообщив, что все в прошлом, шагнули к дверям.
Я вновь удержал его, перехватив за руку. Слишком уж хорошо я знал моего доктора – и теперь понимал, что свои уходом он пытается уберечь нас обоих от дальнейших мучительных объяснений.
И все-таки – в его эмоциях разобраться было легче, чем в происходящем в моей собственной душе. А еще легче – еще проще! - было проигнорировать их. Я отступил, отпустив, наконец, его руку – и трусливо ретировался к камину, занявшись вересковой трубкой. Господи, да разумеется я доверяю вам, больше, чем кому бы то ни было, больше, чем осмелюсь признать! – увы, произнести это я был в силах исключительно мысленно.
Нет, довольно. Я и без того перешел все границы. Следующий шаг придется делать Джону… как и всегда, впрочем…
Когда он заговорил, наконец, голос его звучал медленно и ровно, так было всегда, когда он тщетно пытался держать себя в руках. В зеркале я встретился с ним глазами - и отвел взгляд, не в силах смотреть на это уставшее измученное лицо. Боже мой, насколько же он сильнее меня…
- Я был готов на все, только бы увидеть вас… целым и невредимым - голос моего доктора сорвался. Он кашлянул и продолжил, с трудом подбирая слова. – Ваше появление вернуло меня к жизни. Довольно. Все в прошлом. Слишком много… одиночества.
И опять он отвечал скорее на мои самые потаенные чувства, а вовсе не на произнесенные неуклюжие слова. Горло перехватило – и я зажмурился на миг, пытаясь преодолеть предательское жжение в глазах. Господи, я ведь никогда не задумывался над тем, что Джон куда проницательнее меня…
Я покосился на друга – взгляд того, столкнувшись с моим, поспешно скользнул в сторону. Разумеется, он же читает меня как открытую книгу – талант, в котором я зачастую отказывал окружающим, считая его исключительно собственной прерогативой…
Почувствовав мой взгляд, Уотсон поднял на меня глаза – и я понял, что, соберись я с духом и признайся сейчас во всем - простят меня немедленно, без оговорок и условий. Простят просто потому, что стоящий рядом со мной человек – лучший друг, о котором возможно только мечтать.
В который уже раз я задумался над тем, какой странной и, да-да, именно неравной была наша дружба. Со стороны Уотсона я не видел ничего, кроме поддержки, понимания и бесконечного доброжелательного терпения… А в ответ он встречал исключительно упрямство, паршивое настроение и вечное высокомерие.
Терпеливый, намного более сильный доктор добровольно обрек себя на существование в тени скрытного, эксцентричного детектива. И все же, именно он оставался душой нашего союза. Надеюсь, придет день, когда у меня хватит смелости сказать ему об этом.
Подойдя ближе, он коснулся моего плеча – тем же движением, что и давеча у себя в кабинете, едва очнувшись после обморока, вызванного моим появлением. В который уже раз мне показалось, что Уотсон все еще не может поверить в реальность происходящего.
Выпустив мою руку, он отошел к камину. Оперся локтем о каминную полку – таким знакомым движением.
- Я рад, что все это закончилось наконец.
Боль, прозвучавшая в его голосе, была настолько красноречива, что у меня перехватило горло от жалости. Неизбывная тоска, поселившаяся во взгляде моего друга; горечь его тона – все это были неизгладимые свидетельства того, что ему пришлось пережить за три года. Невыносимо было понимать, что и этой выдержке и душевной силе есть предел… И это я, своими собственными руками, столкнул его в эту пропасть – точно так же, как некогда Мориарти в куда более прозаическую бездну Рейхенбаха…
- Надеюсь, что все действительно закончилось, - ответил я, более чем когда бы то ни было надеясь, что он сумеет прочитать то, что таилось за моими словами.
Дрогнувшими пальцами он разгладил усы.
- Я вовсе не так снисходителен, как вам кажется. Есть нечто, чего простить вам я не смогу никогда – ваше возмутительное легкомыслие по отношению к собственной безопасности.
- Я… - мне перехватило горло.
- Пустое… - отмахнулся он, искоса взглянув на меня. – В любом случае, все осталось в прошлом. Вы вернулись – и это единственное, что по-настоящему важно, - казалось, ему тоже не терпелось быстрее выбраться из трясины недавнего прошлого.
Уотсон невесело улыбнулся – но искренность его взгляда смягчала явственную горечь слов, царапнувшую меня. Если я не признаюсь во все сейчас – швейцарская история будет продолжать висеть над нами дамокловым мечом. Мой благородный друг вновь сменил тему, стараясь уберечь нас обоих от дальнейшей неловкости… - и вот тут-то мне бы и следовало рассказать все как есть: о неблаговидной роли, сыгранной Майкрофтом, о моей собственной нерешительности, о боязни встретиться взглядом с ним, кого я так страшно подвел… и о том, что я трусливо предпочел в конце концов общество кокаина.
Испытующие глаза моего друга вновь встретились с моими – тревожный, требовательный взгляд, так легко читающий в моей душе. Но я… я не в силах был сказать ни слова. Страшная моя вина перед ним так и останется невысказанной. Так будет лучше – лучше для него и лучше для меня. Я никогда не смогу себя простить – этого довольно.
И еще… еще я понимал, что рано или поздно непременно прощу Майкрофта, хотя и не в состоянии сделать это немедленно. Его потрясающее бессердечие было достойным всяческого осуждения – и, тем не менее, абсолютно понятным. Вопреки указаниям держать доктора в курсе всех моих дел, Майкрофт предпочел не только скрыть от него факт моего спасения, но и вообще удалить его с Бейкер-стрит, отстранив от всего, так или иначе связанного со мной!
Когда я поинтересовался, каким образом ему удалось мотивировать отсутствие заупокойной службы, чтения завещания и тот факт, что комната моя так и осталась неопечатанной – мне ничтоже сумняшеся пояснили, что сослались на меня – дескать, покойный мистер Холмс был против подобных формальностей. В то же время, Майкрофт сохранил за собой аренду квартиры на Бейкер-стрит! Решительно, мой проницательный доктор должен был понять, что за всеми этими несуразицами кроется нечто – но, разумеется, он в тот момент был в неподходящем для логических умозаключений состоянии…
…В конце концов, Майкрофт все же извинился передо мной – прочем, он вовсе не был убежден в том, что совершил ошибку. Замкнутость и флегматичность моего брата надежно оберегали его от каких бы то ни было душевных терзаний. Впрочем, я и сам от него недалеко ушел, коль скоро так и не решаюсь признаться во всем…
Вновь оказавшись у каминной полки, я занялся забытой было трубкой и, раскурив ее наконец, едва не задохнулся – табак за три года стал явно непригоден к использованию. Надо бы пополнить запасы в персидской туфле…
- Вот, - мой друг достал из кармана серебряный портсигар и теперь протягивал его мне. – Это принадлежит вам.
Я уже коснулся было знакомой серебряной коробочки, но отдернул пальцы, не в силах подавить волнение. Тот самый портсигар. Тот самый, который Уотсон подарил мне на Рождество - первое наше Рождество на Бейкер-стрит. Каждой завитушкой знакомая гравировка – мои инициалы и дата. Это был дорогой подарок – с учетом на тот момент весьма скромных доходов моего друга. Позже он признался, что деньги он выиграл на скачках.
Тот самый портсигар – тот самый, в котором я некогда оставил прощальную записку у Рейхенбахского водопада; оба эти предмета – и портсигар, и записка, были немыми свидетелями того перевернувшего наши судьбы майского дня.
Я не склонен к сентиментальности – но эта серебряная вещица действительно приобрела для нас обоих особое значение.
Я наконец взял портсигар и сунул его в карман жилета, с радостью почувствовав его привычную тяжесть.
- Спасибо, - что-то в этой сцене напомнило о
священной реликвии, переходящей от брата по рыцарскому ордену к другому.
Круг наконец замкнулся. Можно было двигаться дальше, коль скоро у меня так и не хватило духу рассказать другу о том, что на самом деле произошло три года назад.
- …Вы, разумеется, проведете ночь здесь, - вновь вернулся я к тому, с чего, собственно, и начался конфликт.
Уотсон покачал головой. Он понял, что я предпочел бесславно отступить, оставив щекотливую тему недавнего прошлого – и во взгляде его теперь явственное разочарование мешалось с заметным облегчением. Да уж, боюсь, что мой образ рыцаря в сверкающих доспехах за последние несколько часов изрядно померк… - но мой благородный друг, естественно, и виду не подаст.
- Сейчас я не могу остаться. Но…
- Вы переедете обратно как можно скорее, так ведь? – настаивал я, отметая его – и свои собственные! – сомнения и неуверенность.
- Разумеется, коль скоро вы этого хотите, - ответил он с искренней улыбкой.
- Конечно же хочу! Мы перевезем ваши вещи на этой неделе.
- Но, Холмс…
- Ни слова, Уотсон. Повода тянуть с этим я не вижу никакого.
Я старался говорить в привычной бескопромисной и решительной манере – чтобы отмести напрочь самую возможность возражений с его стороны. Довольно. За три года одиночества мне хватило с лишком, так что теперь, когда мой друг рядом, отпускать я его не собираюсь…
- Вы ведь продадите свою практику?
Это, на самом деле, был не вопрос, а констатация факта, и я рассчитывал, что Уотсона поймет, насколько важная для меня эта просьба. В этот раз отдавать распоряжения я не имел права.. Практика, квартира на Кенсингтон-роуд – это была та частичка его жизни, где мне места не было. В то же время, я прекрасно понимал, что ему в не меньшей степени чем мне самому хочется вернуть старые добрые времена нашего соседства здесь, на Бейкер-стрит.
- Но не могу же я так просто… - начал было мой друг нерешительно. – На это потребуется время, Холмс… Нужно найти покупателя…
- В таком случае, я сам ее у вас выкуплю, - отмахнулся я.
- А вот этого не будет! – возмущенно вскинулся он.
Разумеется же, мое нетерпение на этот раз заставило начисто забыть о тактичности.. о том, что Уотсон горд неимоверно и никогда не примет подобного предложения с моей стороны.
- Как хотите, - вздохнул я обреченно. – Но расследованиями ваша практика будет помехой. Боюсь, времени на выполнение своих медицинских обязанностей у вас просто не останется.
Он улыбнулся - так хорошо знакомой мне терпеливой улыбкой.
- Помимо обязанностей перед моими пациентами, речь идет и о деньгах……
Это исполненное прагматизма замечание заставило меня пренебрежительно фыркнуть – и вновь я лишь отмахнулся.
- Холмс, поймите, это единственный мой источник дохода. Особенно в свете того, что вы запретили продолжение публикаций в «Стренд»…
За три года моего отсутствия Уотсон успел опубликовать несколько историй о наших прежних делах , а теперь я действительно наложил вето на появление новых историй в печати. Мой друг по-прежнему останется моим летописцем – но исключительно для моего собственного удобства.
-Мы, знаете ли, партнеры – и наша работа приносит неплохой доход, - решительно прервал я его.
В течение первых десяти лет нашей дружбы Уотсон наотрез отказывался принять свою долю получаемых от клиентов гонораров. Этот непостижимый человек неизменно оставался рядом, помогал мне, вел кропотливейшую летопись наших расследований – и тем не менее считал, что не заслуживает и малой толики платы. Теперь же я решительно был настроен настоять на своем.
- Вознаграждение за первое же дело, которым мы займемся, будет поделено поровну – и с этого момента так будет всегда. Плюс та сумма, которую вы выручите за вашу практику – и, надеюсь, о потерянных гонорарах в «Стренд» вам жалеть не придется…
Я надеялся, что теперь-то обсуждение всех этих скучных мелочей позади, но Уотсон еще более помрачнел.
- Поровну… Это несправедливо по отношению к вам, Холмс… Вы делаете всю работу… - начал было он нерешительно.
О небо!
- Уотсон! Уотсон, черт возьми! - вскричал я едва ли не с отчаяньем. – Это все пустяки! Пустяки, понимаете?! Дорогой мой Уотсон, ведь не о деньгах речь! У вас так и осталась эта дурацкая привычка – обращать внимание на то, что к делу не имеет никакого отношения. Единственное, что меня в настоящий момент занимает.., - я коснулся его плеча, - …это ваше скорейшее возвращение на Бейкер-стрит. Ваше место здесь, рядом со мной – в этом кресле у камина… и обещаю вам, скучать не придется…
Впервые за эту мучительную для нас обоих беседу мой друг улыбнулся – совсем прежней теплой улыбкой, и тоска, жившая в его взгляде, кажется, отступила наконец.
- Договорились, – кивнул он, и не пытаясь сдержать смех. – Я вернусь как только перевезу вещи. И продам практику как можно скорее…
Мысленно я уже продумывал текст объявлений о продаже этой его клятой практики – разумеется же, оный текст будет позже представлен моему другу на одобрение. Стоит, наверное, подождать до утра, прежде чем ставить моего Уотсона в известность о наших ближайших планах – за последние несколько часов давления с моей стороны и без того было предостаточно…
- А теперь, - вздохнул он, покосившись на часы, - мне пора возвращаться в Кенсингтон…
- Но, Уотсон…
-…мне пора возвращаться в Кенсингтон, чтобы попросить живущего по соседству коллегу заняться сегодня моими пациентами, - закончил он с улыбкой.
- Для этого достаточно отправить посыльного, - отмахнулся я, давая миссис Хадсон распоряжения по поводу праздничного ужина. – Ха! Чудесно, друг мой! Совсем как в старые добрые времена.
Он наблюдал за мной с так хорошо знакомой мне теплой улыбкой:
- Да, как в старые добрые времена.
Каждая деталь этого странного вечера останется в моей памяти навсегда – уют вновь обретенного дома, тепло камина и друг, по которому, сам того не осознавая, я так неимоверно скучал все это время.
Уотсон спустился в холл, собираясь дать распоряжения посыльному. Когда смолкли на лестнице знакомые шаги, меня вдруг охватила необъяснимая тревога. Необъяснимая? Да что уж там, все дело было в опустевшей – пусть даже лишь ненадолго! – комнате. Нет уж, за три года одиночества было предостаточно, его мне хватит на всю оставшуюся жизнь…
Повинуясь безотчетному порыву, я вскочил,перемахнул через невовремя подвернувшийся под ноги диван, выскочил на лестницу и помчался вниз, перескакивая через несколько ступенек. Разумеется, Уотсон еще не успел отправить записку в Кенсингтон. Мы попросим его любезного коллегу позаботиться о пациентах моего доктора… ну, скажем, в течение ближайшей недели. Моему другу и без того будет чем заняться…
Fin.